... как журавлиный крик

Сизифов труд советских лет сделал нас абсурдными героями. Но вместе с А. Камю, написавшим великолепное эссе о Сизифе и его абсурдном труде, мы можем сказать: «что это не все, еще не все исчерпано… Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь».

В развернувшейся пока еще холодной гражданской войне сейчас одни стремятся представить то, что любят другие, в шутовском колпаке. Когда предмет любви — Родина, этим заниматься опасно.

Опасно, когда для одних Родина есть собственность, в то время как другие чувствуют себя ее детьми. Опасен, хоть и ничтожен, тот реваншист, который некогда свое оскорбленное безликим бюрократом самолюбие ставит выше Родины.

Если все это мы признаем, тогда поймем, что поражение наших усилий в советские годы надо разделить между всеми нами. Никакой особой тупости мы не совершили, кроме общечеловеческой. Как и многие другие народы, мы посчитали, что само общество призвано обрести свойства, которыми традиция наделяла личность мудреца. Но в очередной раз оказалось, что общество не может стать подлинным субъектом, что оно все еще может быть лишь квазиличностью, или псевдосубъектом. Как писал еще один знаток Абсурда Г. Марсель «Поведение, на которое оно способно, рядом с жизнью или действиями мудреца в лучшем случае подобно Электронному мозгу рядом с мыслящим существом».

Абсурд выражает кризис не каких-то отдельных сторон жизни, а самих основ общества. А в основе общества его Культура. Поэтому Абсурд есть выражение кризиса Культуры. Это надо учитывать, чтобы чрезмерно не полагаться на Науку в решении проблем Абсурда. По — настоящему принять вызов Абсурда может только Культура, она же и способна дать ему настоящий отпор.

В неожиданно притихшей вселенной нашей Культуры, сквозь заполнивших ее шоу и клипов, слышится шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зов всех струн нашей культуры. Только начинается время, когда Абсурд станет мощным стимулом движения, после которого российский народ в очередной раз может поделиться с Европой своей жертвенной силой.

(«Кубанские новости» 25. 06. 1996 г.)

В ОСНОВЕ КРИЗИСА НАШЕГО ОБЩЕСТВА ЛЕЖИТ КРИЗИС НЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ, А КРИЗИС КУЛЬТУРЫ

С доктором социологии

Айтечем Хагуровым

беседует журналист

Юрий Макаренко

Журналист: — Чем объяснить выбор Вами темы «Социальный эксперимент» для докторской диссертации?

Хагуров: — Когда я был в докторантуре, в воздухе уже носились идеи коренных реформ. А ученый может быть готовым к реформам лишь тогда, когда способен ответить людям на вопрос: как проводить реформы, какими методами, каким способом? Самый действенный метод реформ — эксперимент.

— Все так. Но не много ли ставится экспериментов в нашей стране?

— Вот — вот: и вы — языком политиков. В чем обвиняют политики нынешних своих предшественников? В экспериментировании. В чем обвиняют политики прошлые нынешних? В экспериментировании. Думаю, все они раздают друг другу незаслуженные комплименты. Эксперимент — прежде всего, осторожность, просчитывание всех возможных причин и следствий. Эксперимент — древнейший способ познания методом проб и ошибок. Но эксперимент научный сводит ошибки до минимума, а пробы делает рациональными. Вот я и спрашиваю: есть в деятельности наших политиков эти признаки?..

— Как сказали бы косноязычные герои современных макулатурных романов, «отнюдь».

— Поэтому их деятельность надо назвать другим словом, и это слово манипулирование людьми. Понятие это очень далеко отстоит от эксперимента. Нет, нашим политикам надо обвинять друг друга не в экспериментировании, а в Неэкспериментировании, то есть в манипулировании.

— Хорошо. Работу Вы сделали, написали монографию по логико — методологическим и социальным проблемам эксперимента в обществе. Она дважды издавалась. Есть у Вас по этой теме и учебные пособия… Но где и кем все это исполь

зовалось на практике?

— Помните те четыре крупномасштабных экономических эксперимента, которые проводились в четырех отраслях СССР в самом начале перестройки? Наш Институт социологии Академии наук был одним из научных учреждений, осуществлявших научно — методическое обеспечение этих экспериментов. Тогда все мои разработки шли в дело. Но горбачевским реформам такой метод реформ показался долгим, им хотелось побыстрее войти в историю… Я особенно пал духом тогда, когда генсек, съездив в Китай, заявил, что мы не пойдем их путем, что они не трогают политическую систему, а пытаются реформировать только экономику. Мы, мол, как радикальные реформаторы будем все сразу реформировать… А ведь ученые Китая к тому времени создали очень продуманную модель реформ. И не скрывали ее ни от кого. Имеющий уши мог бы и прислушаться. Но люди, возжелавшие восхищать Запад своим разрушительным радикализмом, не смотрели на Восток, и вот мы имеем теперь то, что имеем.

В любом случае ученый должен пропагандировать результаты своего труда. Я считаю: нужно учить методике и методологии социального эксперимента, повышать экспериментальную культуру специалистов. Чем я и занимаюсь. Это и есть внедрение моей идеи в практику. О многочисленных хоздоговорных работах, выполненных на основании моих идей, говорить считаю излишним.

— Как Вы стали философом? Вы заканчивали философский факультет МГУ, по диплому — философ, и работ у Вас по философии немало. А еще у Вас инженерное образование. Почему такие зигзаги?

— Мне с учебой в МГУ повезло. Я учился заочно, на философском факультете, одновременно работал на кафедре философии нашего пединститута. Тогда я понял, как полезно работать и учиться по специальности. Профессиональный рост эффективен. Совсем другое дело — учиться очно. Я и это испытал. Первый мой вуз после школы — Кубанский сельхозинститут, факультет механизации. Какая там была насыщенная, сложная программа, сколько теории! Двигатели, трактора, комбайны — все чертили и в продольных, и в поперечных разрезах, и все рассчитывали. После аудиторных занятий по 5–6 часов просиживали в чертежном зале… А потом на работе — три года я был и механиком, и инженером — и почти ничего не пригодилось… И всем моим однокашникам, за исключением тех немно

гих, кто попал в конструкторские бюро, пришлось еще года три — четыре доучиваться на практике.

Но я лично беспредельно благодарен колоритным, талантливым профессорам и доцентам за мощную естественно — научную подготовку, которую давал нам родной мехфак. Эта подготовка потом, когда пошел в науку, так мне пригодилась!..

Иное — заочная учеба на философском факультете с одновременной работой на кафедре: растешь как на дрожжах. Второе мое везение с учебой в МГУ состояло в том, что заочный факультет любили известные ученые — философы Асмус, Нарский, Богомолов, Ойзерман… Они были творческие люди, пишущие, и им надо было много свободного от аудиторных занятий времени. Работая на очном, они были заняты лекциями постоянно, а на заочном — всего дважды в год. Поэтому к нам с удовольствием шли преподавать все тогдашние светила.

В — третьих, мне повезло и в том, что на заочном отделении философского факультета МГУ собиралась талантливая, ищущая молодежь со всей страны. У большинства уже было какое-то высшее образование, и оно, как правило, их не удовлетворяло. Какие были среди них яркие личности, какие споры, искания! Это были шестидесятые — Ренессанс в общественных науках.

— Что Вас толкнуло бросить профессию инженера и идти «в философы»?

— Попал я после сельхозинститута в автохозяйство. Начал механиком, дошел до главного инженера. Для меня работа там была короткой, но насыщенной школой жизни. Я понял: во — первых, никаких инженерных задач инженер на таком производстве не решает. Его задача — материально — техническое снабжение и на основе этого — манипулирование кадрами. Во — вторых, я понял, что все это не для меня. И пошел на философский факультет МГУ искать ответы на многие возникшие у меня вопросы.