100 магнитоальбомов советского рока

Под утро второго дня приглашенный на запись гитарист Рустем Ризванов от перенапряжения свалился спать прямо под рояль. Все знали, что Рустем крайне тяжел на подъем, но время давило, а на альбоме еще надо было зафиксировать повторным наложением несколько гитарных запилов. Когда Шевчук с Верещакой начали будить своего гитариста, Ризванов долго сопротивлялся и отказывался вставать - не до конца понимая, что именно происходит вокруг. "Достали, чуваки! Достали!", - сонно огрызался он.

Игорь Верещака, середина 80-х.

"Ночью прошел весенний дождь, - вспоминает Верещака.
– Воздух под утро был пропитан озоном, и небо выглядело удивительно красивым - смесь красного с синим. И тогда Шевчук, который в этом бессонном марафоне держался до победного конца, говорит: "Старик, давай запишем еще одну песню!". И на отдельную пленку мы записали не вошедшую в альбом композицию "Дождь", которую Шевчук спел под аккомпанемент рояля".

На третью ночь всех участников записи ожидал неприятный сюрприз. Внезапно выяснилось, что данная смена - последняя, поскольку с утра в здании ожидалась какая-то проверка и внеочередные рейды КГБ. К этому моменту группа успела записать лишь часть инструментальных болванок, а ни одна из вокальных партий еще не была готова. Кроме того, Шевчук не взял с собой в студию папку с текстами финальных "Частушек". Куплетов в "Частушках" было значительно больше, и на пленке оказались зафиксированными только те четверостишия, тексты которых музыканты смогли вспомнить в студии. В итоге частушки получились недопетыми, а получасовой альбом - незавершенным, резко обрываясь после одного из куплетов. 

Также осталась нереализованной идея закончить альбом теми же звуками, что и в начале, а именно - ревом баранов и очередной монументальной фразой на татарском языке. Идея с баранами принадлежала Верещаке, который, проникшись сельскохозяйственным настроением первой композиции и, по-видимому, вспомнив мычание коров на "Двух трактористах", отыскал в фонотеке пленку с ревом стада баранов, записанную для нужд местного телевидения еще в 68-м году. Затем вручную, без помощи осциллографа, Игорь разбросал эти шумы по каналам.

Группе повезло лишь в одном. По чистой случайности в студии в этот день оказался хор Ольги Клявлиной, который планировалось записывать в качестве фонового эпизодического вокала (на двух первых композициях) совсем в другое время. Не менее случайно появился в студии в последнюю ночь и клавишник Владик Синчилло, который просто забрел на огонек и неожиданно легко воспроизвел "под диктовку" все сигачевские аранжировки.

Несмотря на отчаянный штурм и предельную мобилизацию сил, Шевчук физически не успевал наложить вокал на композицию "Периферия". Более того, и текст в ней был написан не до конца. Поскольку в студии появляться уже было нельзя, на четвертый день работы текст и вокал "Периферии" дописывались дома у Шевчука в его ванной.

Музыкантам стоило огромного труда заставить Шевчука в нескольких местах смягчить наиболее крамольные фразы. К примеру, в оригинальной версии текста шла строка "вчера парторг сошел с ума от безысходнейшей тоски". На все доводы о том, что за эту фразу можно получить от благодарных современников десять лет с конфискацией имущества, радикально настроенный Шевчук отвечал, что "из песни слова не выкинешь". Только после многочасового спора музыкантам удалось уговорить Юрия Юлиановича заменить слово "парторг" на "завклуб". Подобных примеров было немало.

Через несколько дней после завершения работы Шевчуку исполнилось 24 года. Друзья подарили ему несколько десятков катушек "Периферии", специально оформленных в виде коллажа из фотоснимков, сделанных во время записи альбома фотографом Анатолием Войновым. 

"Юра опасался, что по этим снимкам можно будет распознать, где именно производилась запись, - вспоминает Войнов.
– Поэтому впоследствии он просил меня ретушировать на фотографиях те места, по которым можно было идентифицировать студию телевидения".

Но, несмотря на все меры предосторожности, копия альбома вскоре попала в уфимское отделение КГБ. Шевчука с завидной оперативностью уволили с работы, вызывали "на собеседование" в обком партии, обком комсомола и непосредственно в КГБ, предупредив напоследок: "Еще одна запись - и решетка". 

Затем все внимание сотрудники госбезопасности перенесли на поиски предполагаемых соорганизаторов записи. Как уже упоминалось, выбор у КГБ был небольшой. Не имея на руках вещественных доказательств, они устроили Верещаке психологический прессинг - начиная от ежедневных росписей в журнале, фиксирующем время появления и ухода с работы и заканчивая тремя выговорами "за нарушение трудовой дисциплины".

"КГБ всегда очень четко умел поставить человека в тупик, - говорит Верещака.
– Если бы в тот момент за меня не заступились именитые башкирские композиторы, трудно представить, что могло произойти".

Когда в связи с резко усилившимся стремом Шевчук решил перепрятать оригинал, Верещака сказал, что отдал его на хранение в надежное место. Шевчук, подозревая, что оригинал уничтожен, злился и говорил: "Дурак, лучше бы ты его закопал!".

Все гонения на основных действующих лиц этой истории закончились тем, что Шевчук рванул из Уфы в Свердловск, а Верещака был вынужден уехать на несколько лет работать в Сибирь.

Имя звукорежиссера "Периферии" держалось в секрете около десяти лет. К примеру, в одном из интервью, датированном концом 80-х, Владимир Сигачев, несмотря на бурные перестроечные времена, наотрез отказался раскрывать "тайну записи" - под предлогом, что "в Уфе такого понятия, как гласность, не существует". Фамилия Верещаки впервые была обнародована лишь в 1996 году - в связи с переизданием фирмой "DDT Records" альбома "Периферия" на кассетах и компакт-дисках. Пластинки выпускались с экземпляра, сохраненного в свое время в Уфе человеком по имени Джимми и отреставрированного в Ленинграде Владимиром Кузнецовым. 

В заключение отметим, что во время очередных гастролей "ДДТ" в Уфе в конце 80-х годов за кулисами встретились восходящая питерская рок-звезда Юрий Шевчук и вернувшийся из "ссылки" Игорь Верещака. 

"Ко мне подходил тот парень... звукооператор с телевидения, с которым мы писали "Периферию". Просил прощения, - вспоминает Шевчук.
– Признался, что сжег оригинал, когда начались эти таски по КГБ. Черт, до чего жаль - ведь идеальная была запись, с нее можно было бы сразу пластинку выпускать! Ладно, чего уж там. Руку подал ему: "Господь с тобой, старик". Я всем простил сейчас. По-христиански".