1917: Вперед, Империя!
Шрифт:
Я продолжил, как ни в чем ни бывало, надеясь словесными кружевами вырулить из взрывоопасной ситуации:
– … и коронацию, точно так же, как ранее я был вынужден их откладывать, вопреки своему страстному желанию чтобы вы, моя дорогая Мари, как можно скорее стали моей женой официально.
Мороз молчания был мне ответом. Ну, похоже, что я лишь усугубил все.
Еще одна отчаянная попытка, хотя уже понимаю, что разговор безнадежно испорчен. А может и не только разговор.
– Простите, милая Мари, если мои слова ранили вас. Я не хотел задеть ваши чувства и молю о снисхождении. Что мне сделать, чтобы вы меня простили?
Она опустила взгляд
– Это вы должны меня простить, Михаил. Я не должна была давать волю чувствам. Это было… глупо.
Сказав это по-французски, девушка отвела взгляд и обратила свой взор на проплывающие за окном пейзажи, явно не видя их. И я вдруг почувствовал себя совершенно чужим и лишним в этой комнате.
– Милая Мари, вижу, что я и вправду ранил вас. Как мне искупить свою вину?
Она покачала головой.
– Ничего не надо. Все хорошо. Мерси.
Ей было очень больно. Что делать я не знал. Повисло гнетущее молчание.
Наконец она спросила с отчаянием в голосе:
– Скажите, Михаил, а я вам совсем не нравлюсь?
– Что???
Признаться, я опешил от такого вопроса. Но Мари больше ничего не сказала, лишь до боли закусила губу. Мне показалось что она сейчас просто расплачется. В полной растерянности я поспешил подойти и присел перед ней, взяв ее ладошку в свои руки.
– Да что вы такое говорите? Как вы могли подумать такое?
В ее глазах явственно блеснули слезы, когда она заговорила взахлеб, так, словно боялась не решиться или не успеть сказать мне все.
– А что? Что я должна думать??? Я уже пять дней в Москве, я уже пять дней ваша невеста, но вы лишь подчеркнуто вежливы и обходительны со мной. Мы даже иногда видимся. Я понимаю, что вы очень заняты, но между нами словно вежливая стена отчуждения. Когда мы все же видимся, вы ведете со мной никому не нужные светские разговоры о погоде и поездах, вы улыбаетесь, но ни разу, ни разу вы не проявили ко мне искреннего интереса. Вы холодны и держитесь на расстоянии. Вы всячески сторонитесь и избегаете меня. Театр, церемонии, официальные встречи – все это лишь игра на публику. Я вам нужна лишь для политики. Вы и сейчас говорили, не о том, что хотите, чтобы я была вашей, а лишь о том, что ВЫНУЖДЕНЫ ускорить свадьбу и только для того, чтобы я стала вашей женой ОФИЦИАЛЬНО! Я знаю, что наш брак политический, но за эти пять дней вы даже ни разу не посмотрели на меня, как на женщину, словно я кукла какая-то или вещь, а я женщина, понимаете??? Женщина!!! Так глупо было надеяться…
Она зарыдала. Горько и больно…
Я буквально выхватил ее из кресла и сжал в объятиях, покрывая поцелуями ее мокрое от слез лицо.
– Нет. Нет. Машенька, солнышко мое. Ты даже не представляешь, как мне трудно было удержаться от того, чтобы не…
Что? Что я должен был ей говорить? Что я вообще мог сказать???
– Машенька, радость моя, прости меня, дурака, какой же я дурак!
Мария потихоньку затихла в объятиях, прижавшись щекой к моему плечу и лишь всхлипывала. Наконец она сказала:
– Да.
– Что «да», солнышко?
– Дурак. Это правда.
И шмыгнула носиком.
– Я знаю, счастье мое. Ты выйдешь за меня замуж?
Она подняла голову, посмотрела мне в глаза и прошептала:
– Да…
Я ощутил сладкий вкус ее губ.
* * *
МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. СОБСТВЕННЫЙ ВАГОН Е.И.В.. ИМПЕРАТОРСКИЙ ПОЕЗД. 24 июля (6 августа) 1917 года.
– Вот и Марфино…
– Уже? Я надеялась, что это никогда не произойдет…
– Но мы же не расстаемся. Мы будем вместе…
– Вместе для них. А я хочу вместе для нас…
– Вечером нам никто не помешает быть вместе только для себя…
– Вечером? Это же целая вечность…
– А завтра умчимся на лошадях…
– Там наверняка будет полно охраны…
– Есть еще охотничий домик в лесу…
– Охотничий домик? Как романтично…
Я вдыхал аромат ее волос и не хотел разжимать свои объятия.
Поезд лязгнул тормозами и остановился.
– Вот и все…
– Для нас все только начинается…
На стук в дверь мы ответить не могли. Наши уста были заняты более важным делом…
* * *
На рисунке: Усадьба Марфино
МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО». 24 июля (6 августа) 1917 года.
Вся огромная поляна у пруда взорвалась криками восторга, когда в темнеющем небе вспыхнул первый цветок яркого фейерверка. Никогда еще Марфино не видело такого празднества и, вероятнее всего, никогда больше не увидит.
Тысячи и тысячи зрителей, среди которых Императоры, цари, короли и королевы, принцы и высочайшие персоны, премьер и прочие министры, генералы и адмиралы, множество прочей челяди и несметное количество пионеров, глядели сейчас в праздничные небеса.
Я сидел на траве в окружении родных мне людей. Причем совсем не так, как мы сидели пять дней назад в том автомобиле. Нет! Мы сидели прижавшись друг к другу, сидели, как семья…
Мы повенчались с Машей через час после прибытия в Марфино. Это был экспромт и главным заводилой тут выступил, как это ни странно, Георгий. Впрочем, наши с Машей лица вряд ли могли обмануть хоть кого-нибудь в первые же минуты после прибытия. И когда мы, вручив имениннику подарочный фотоаппарат, спросили у него:
– Ну, что ты хочешь сфотографировать первым?
Мальчик лишь лукаво улыбнулся и наглым образом заявил:
– Ваше венчание!
А я, то ли был пьян чувствами, то ли по иной причине, не нашел ничего лучшего, чем спросить у невесты:
– Ну, что, готова к этому?
На что не менее безбашенная бывшая принцесса счастливо отрезала:
– Да хоть сейчас!
– Запросто! Евстратий! Отцу Николаю скажи – через час мы венчаемся!
Обступившая нас детвора во главе с Георгием взвыла от восторга, а мой камердинер убежал исполнять повеление.
И вот теперь, глядя на раскрасневшегося от выпитой водки отца Николая, который что-то явно богословское втирал не менее пьяному маркизу делла Торретту, я не мог не вспомнить о том, как тряслись руки попа во время церемонии, и какой мертвенной бледности была его морда лица, когда ему сообщили о том, какой высочайшей чести он удостоен.
Да, все полетело в тартарары, все планы были нарушены, все расклады забыты и вместо четко расписанного официального протокола державного венчания мы уподобились безбашенной молодежи куда более близкого мне времени. Но я был счастлив и мне было плевать на все в этот момент.