33 способа превращения воды в лекарство

– Я, кажется, понимаю вас, Ахвана, – заметил Мессинг. – Архаическому сознанию… Простите, не хочу обидеть вас словом «архаический»… Так вот, архаическому сознанию, зиждущемуся на принципе тотального тождества, совершенно чужда оценка не только дихотомических и трихотомических построений, но и оценочность как таковая. Однако дело в том, что у разных народов существуют разные мнения относительно центральной оппозиции в картине мира. Не соблаговолите ли вы, коллега, дать мне ответ на вопрос: какова центральная оппозиция в вашей картине мира? Простите меня великодушно, что я уже, кажется, знаю ответ.

Ахвана ответил не задумываясь:

– Это оппозиция Космоса и Хаоса.

Кто такие «нормальные люди»?

Мишель аж подпрыгнул от радости, когда услышал слова проводника. Я понял, чему так радовался мой друг: тому, что всего его ипсилоны, большая их часть, по крайней мере, если не базировалась на данной оппозиции, то уж точно соотносилась с ней. Но тут возмутился Петрович:

– Да любой нормальный человек знает твердо, что Космос – это хорошо, а Хаос – плохо.

– Простите, Петрович, – Ахвана был спокоен, – у меня по вашей реплике сразу два вопроса: во-первых, что вы понимаете под словосочетанием «нормальный человек»; во-вторых, дайте ваши определения ключевых категорий Космоса и Хаоса. Ведь наука учит нас, что для продуктивного спора надо сначала разобраться в терминах – ученые должны говорить на одном научном языке хотя бы в пределах одного диалога.

В душе я радовался за Ахвану, который своими речами был очень похож на Мессинга. Видел я и то, что Мишель все больше проникается доверием к брахману. Петрович же, хоть и был несколько рассержен, все же счел возможным ответить:

– Нормальный человек – это такой человек, как я, как Блаво, как Белоусов.

– А я? – наигранно, но в то же время искренне обиделся Мессинг.

– Если я нормальный, – возмутился Белоусов, – то умереть должен был лет пятьдесят тому назад.

Здесь я не мог не взять слово:

– Александр Федорович, вы – нормальный. Человек должен жить столько, сколько живете вы, и еще дольше, в разы дольше. Ненормально то, что век человека, имеющего все возможности, имеющего мощнейший потенциал сугубо биологического свойства, столь короток, как сейчас. Возвращаясь, однако, к понятию нормы, я бы поостерегся вообще обращаться к данному понятию, ибо степень нормальности не может быть принята однозначно раз и навсегда. Спектр ее чрезвычайно широк. И даже Петрович признал это, когда назвал носителями нормы столь разных людей как он сам, Александр Федорович и ваш покорный слуга. Мне даже кажется, что не стоит возвращаться к вопросу о «нормальном человеке» – не столько потому, что у каждого свои представления о норме – это очевидно, – сколько потому, что данное словосочетание не является термином, а значит, уточнять его в научном споре, каковой мы ведем сейчас, некорректно. Другое дело: безусловно терминологически отмеченные категории Космоса и Хаоса. Вот тут я тоже жду от Петровича ответа.

– Ну, – начал Петрович, – Космос, по моему мнению, это порядок. Так? Стало быть, Хаос – беспорядок. Потому я и говорю вам, что порядок хорошо, а беспорядок плохо.

Возражать зятю решил Мессинг – да и кто лучше мог рассказать о Космосе и Хаосе:

– Дорогой Петрович, думаю, что пока вы это говорили, то сами убедились, сколь далека от истины ваша строгая маркировка Космоса как позитивного начала, а Хаоса – как негативного. Даже, подчеркну, в тривиальных, если не сказать банальных значениях порядка и беспорядка. Порядок как при Сталине – это хорошо?

Мы промолчали, ибо ответ был очевиден. Только Петрович позволил себе ответить тестю вопросом на вопрос:

– А беспорядок как при Ельцине – хорошо?

– Так я к тому и веду, – продолжал разговор Мессинг, – что и Хаос, если его уж маркировать плюсом или минусом, получит оценку в зависимости от ситуации, от эпохи, наконец, от личности того, кто будет оценивать.

– А, так значит, оценка все же есть? – Петрович нащупал-таки слабое место в построениях своего тестя, чему был очень рад.

Хаос и Космос – извечная антиномия

Я подумал, что даже такому мощному уму, как Мессинг, очень сложно покинуть прокрустово ложе европейского образования, согласно которому все принято оценивать, и встать на точку зрения носителя мифологического сознания, лишенного способности к оценке. На этой стадии спора мне вдруг захотелось вернуть наш разговор к изначальной проблеме, задав простой вопрос брахману:

– Ахвана, то важное, что должно случиться сегодня, оно ближе к силам Космоса или силам Хаоса?

Мне казалось, что этим вопросом я смогу примирить спорящих, ведь ответ Ахваны любой желающий, включая и меня, сможет перевести в оценочную шкалу. Скажет Ахвана, что Космос, а мы подумаем: «Хорошо». Если же скажет, что Хаос, то мы решим: «Плохо». Однако ответ нашего проводника не был столь однозначным, как, возможно, нам того хотелось бы:

– Я не могу точно сказать, но все приметы нынче направлены на то, что именно сегодня, вероятно, произойдет конфронтация Космоса и Хаоса.

– И кто победит? – с любопытством спросил Петрович.

Ахвана улыбнулся и ответил уклончиво:

– Не важно, кто победит. Скорее всего, никто не одержит победы. Однако, как водится, такого рода случаи столкновений в пределах дихотомий приводят не к превалированию той или иной составляющей как итогу, а к воцарению гармонии.

– Вот и получается, что победит Космос, – не унимался Петрович, словно забыв знаменитую формулу Киплинга о том, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток.

Ахвана совсем не желал спорить, но посчитал нужным ответить Петровичу:

– Воцарение гармонии не означает победу, но означает компромисс.

Тогда я подумал, что природа компромисса – явления, так часто нами осуждаемого, – не так и плоха. Согласитесь, порой именно компромисс позволяет примирить непримиримые крайности. Все войны в мире – результат того, что стороны не желали идти на компромисс, а упорствовали в истинности только своей точки зрения и ложности точки зрения противника. А если бы компромиссы случались, то, возможно, и конфликтов было бы меньше. Однако, судя по всему, человек устроен так, что ему противна сама суть компромисса; он рожден для того, чтобы доказать миру свое превосходство, продемонстрировать силу и мощь. И нет человеку дела до того, что и всякий другой верит в свою исключительность. Каждый хочет показать себя, но видеть других при этом не желает. Ну а если бы человек признавал не только себя, но и другого? Впрочем, история не знает сослагательного наклонения, а потому мысли мои если и способны принести пользу, то, может быть, только в будущем. Лишь грядущее может стать лучше, прошлое уже не улучшить.

Встреча с Великим Учителем

В таких мыслях пребывал я некоторое время, пока не услышал голос ушедшего вперед Белоусова:

– А вот, друзья мои, и монастырь показался!

Действительно, сквозь кроны деревьев и лапы кустарников уже можно было различить оранжевые крыши пагод той обители, где Александру Федоровичу удалось стащить фляжку с фашистской птицей. Мы остановились, любуясь открывающимся видом.

– Здесь, – нарушил молчание Ахвана, – вас ждет Великий Учитель.

Признаться, меня при этой вести охватил душевный трепет: «Что ждет нас? К чему приведет эта встреча? Наконец какое отношение наша встреча имеет к тому столкновению сил Космоса и Хаоса, о котором говорил брахман?»