А где-то в соседнем дворе… (сборник)

Нежно-розовым подергивается небо, но океан, пока темно-зеленый, не спешит отзываться на первый закатный призыв. Тим думает о том, что вечная жизнь – это память о переживаниях бессмертной души, всех ее перевоплощениях и боли. С этой точки зрения его желание – худшее из возможных проклятий. Но еще он вспоминает о девушке с черными, будто смоль, волосами, с озорным взглядом и звенящим именем Арелла, и уверен, что непременно ее найдет.

Его свобода ненадолго: лет до пятнадцати. Потом пробуждается память, которую древний бог цыган и южных островов посчитал вечной жизнью. Всегда одно и то же – картины смерти, крохи жизни и то, с чего все началось. Каждый раз за это взимается плата: как правило, жизнью близких.

Если бы Альберт не просидел несколько дней у больничной койки, то не спасся. Во время сильного ветра на его машину упала пальма. И дом пострадал – от шаровой молнии – страшно представить, что было бы находись в нем кто-нибудь. С Хуаном тоже все обошлось, а самолет ведь мог быть и случайностью. Тиму искренне хотелось бы поверить в это.

Он знает, что будет вспоминать до тридцати, а после либо перестанет жить, либо совершит что-нибудь, отменяющее проклятие. Вот только пока этого ни разу не удавалось.

Те, кто рядом

– Тебя что-то беспокоит?
– тонкие пальцы касаются полированного дерева шахматной доски, проводят по королевской короне, медленно, словно поглаживая, замирают над острым конусом, которым оканчивается навершие офицера.

«Все же слон или ладья?..» - я слежу за его пальцами, словно мое внимание способно что-то изменить. Если он пойдет на размен, я, возможно, не выиграю, а если нет...

– Не отвлекайся, - теперь он касается королевской пешки, холит коня: нехотя, будто успокаивая норовистое животное. Эту фигуру он намеренно подставил под удар еще в самом начале партии.
– Я задал вопрос.

В небольшой круглой комнате на вершине полуночной башни, которая очередной небоскреб, - сороковой этаж, весь мир на ладони - ярко горит камин: всего лишь иллюзия, созданная ушлым дизайнером с помощью подсветки и картинок. Подрагивают огоньки свечей в отражающихся в треугольном серебряном зеркале канделябрах. Едва слышно щебечут скрипки и флейты - в нише притаился музыкальный центр.

Обстановка мало похожа на стандартное средневековье, в которое привычно помещают иные расы, однако кто же сказал, будто комфорт двадцать первого века не привлекателен для существ, почти не имеющих отношения к людям? Главное, здесь хорошо и спокойно, как никогда не было и быть не могло в по-настоящему реальном мире.

– Нет...
– голос внезапно садится, и я тянусь к бокалу, запивая неловкость и невольную ложь терпким вином.
– Не знаю.

Он поднимается. Я не протестую. Ему, как и мне, легче думается на ходу, в движении: проходит к окну и вглядывается в ночные сумерки. С усеянного звездами небосвода улыбается бледная луна. Полнолуние. Здесь всегда полнолуние.

Пожалуй, в том мире, из которого я родом, его назвали бы эльфом. Мой собеседник красив тонкой уверенной красотой и бессмертен - иначе его раса вымерла бы еще несколько тысячелетий назад. Впрочем, к высокомерным существам, описанным ни одним поколением писателей, он не имеет никакого отношения. Было бы невыносимо пошло - да, именно это слово приходит мне на ум - сравнивать его с каким-нибудь длинноухим. Или нет? Фейри подходит лучше: высокие обитатели холмов нет-нет, а трогают тонкие струны души. Во всяком случае, они кажутся гораздо загадочнее, чем привычные фэнтезийные образы: коварны, любят интриги и игру с людьми.

На лестнице раздаются легкие шаги; он отрывается от созерцания ночного города, подходит к двери и принимает поднос. Отчего-то он не пускает в свои личные покои слуг. И гостей - тоже, делая исключение лишь для меня.

– Ты приходишь каждый раз, когда сомневаешься в чем-то, - вино уступило место пузатой чаше, над поверхностью которой вьется легкий дымок.
– На этот раз...

– Ничего, - кажется, сегодня я решил изъясняться косноязычно.
– Просто... плохо.

– У тебя все есть.

С этим не поспоришь. Я касаюсь чаши и тотчас отдергиваю руку. Горячо! Ну, конечно, я ведь уже отметил дымок. Сам я могу и не прослеживать логической цепочки: отвар - дым - горячо. Воображение сделает все за меня. Не поворачиваю головы: и так знаю, что замечу на тонких бледных губах ироничную улыбку. Беру салфетку и осторожно приподнимаю чашу. В нос бьет легкий, слегка дурманящий сладковатый аромат, делаю первый глоток...

– Что ты чувствуешь?
– резко спрашивает он.

– Мята, - выдыхаю я, - перечная. Еще мелисса, лайм...

Ухмылка становится шире:

– А я хотел сказать, что рецепт этого отвара повар хранит в секрете даже от меня. Впрочем неважно, все неважно теперь, когда слабеют полюса.

– Магнитные?
– вчера я слышал что-то такое в очередной передаче, которую использовал как фон. Даже не думал, будто способен запомнить, о чем в ней шла речь.

– Магнитные, - он улыбается шире.
– Подобное уже происходило на Земле.

– И что? Динозавры повымирали?

– Всего лишь одни физические законы сменились другими, - собеседник веселится совсем уж открыто.
– Эпоха легенд, колдовства и магии. Слыхал?

– Конец людской цивилизации в нынешнем виде.

Он морщится как всегда, стоит мне сказать чрезмерную глупость: по его мнению, но вряд ли политики, бизнесмены, военные и прочие, заинтересованные в незыблемости устоявшегося мира, посчитают также.

– Научитесь видеть тех, кто и так находится рядом.

Черная тура приподнимается, на мгновение замирает в воздухе и делает ход.

…Мерное шуршание ноутбука. Стол, заваленный листами, исписанными мелким, летящим и небрежным почерком. Электрический чайник. И я - уронил голову на скрещенные руки.

На экране - шахматная доска и ничего более. Все остальное я выдумал. Нет ни полуночной башни, ни зеленоватой луны, ни собеседника-противника-приятеля, ни... Зато привкус мяты на губах слишком отчетливо ощутим, чтобы быть простой ассоциацией или игрой воображения. И именно он лучше любого врача указывает - я схожу с ума. Не хочу! Однако поделать с этим теперь ничего невозможно. Стоило остановиться раньше, когда только появились в моей жизни странные, зовущие сны, полные звуков и запахов: до того, как я начал подменять один мир другим.

Оставаться в пустой квартире невыносимо. Я подхватываю куртку и бегу на улицу - вниз, перемахивая сразу через три ступеньки. От одиночества у меня давно припасено свое средство: пожалуй, единственное, все еще держащее меня в этом мире.

Мотоцикл стоит в гараже. Ждет. Он всегда готов погонять с ветром, да и время подходящее - машин на дорогах почти нет - ночь. Полнолуние, черт его подери.

Ревет мотор. Из-под колес выстреливают мелкие камушки. Наушники заполняет скрежет, вой, плач электрогитары и неожиданно-чистый и сильный голос вокалиста. Понятия не имею, что это за группа. Главное, к моему сегодняшнему душевному состоянию она подходит, как нельзя лучше.