А ты гори, звезда

— Меньшевики считают, что виттевская Дума отличается от булыгинской и есть резон на первых стадиях выборов не отказываться от участия в них, — заметил Гранов, дотоле молча сидевший в стороне. — Дума теперь не совещательная, а законодательная…

— И главное — Государственная! — с издевкой отозвался Дубровинский. — Вот если бы она была объявлена как Пролетарская или Рабочая, и объявлена не царским манифестом, в котором с росчерком «Николай» пишется «свобода», а читается: «Патронов не жалеть и холостых залпов не давать» за подписью «генерал Трепов», — вот если бы Дума была рабочая…

— Иными словами, Совет рабочих депутатов, — вставил Обух. — Вот тогда бы разногласий с меньшевиками у нас не было. Но, Иосиф Федорович, берем в расчет то, что есть, и, готовясь к объединительному съезду с меньшевиками, будем ожидать жестоких споров и в этом вопросе. А что касается Трепова, сей бравый генерал очень последователен, накануне семнадцатого октября он заявил: «Сначала будет кровопролитие, а потом конституция». И сдержал слово: крови пролито уже немало. Что же вам еще рассказать? Вновь в Питере появился Гапон. Хлопочет перед Дурново об открытии своих «отделов». Витте, после амнистии Гапона, этим его подразнил, а разрешения все-таки не дал. Гапон теперь и вьется вокруг министра внутренних дел. Дурново, может быть, окажется покладистее.

— Витте хитрее, прозорливее, — хмуро заметил Дубровинский. — Он понимает, что сызнова с Гапоном девятое января не повторишь. А Дурново…

— Дурной — во! — вставил Гранов. — Так, я слышал, острят рабочие.

— Ну, положим, Дурново не глуп, — возразил Дубровинский. — У него могут быть свои расчеты.

— Безусловно, — поддержал Обух. — И самое очевидное — раздробить с помощью Гапона крепнущее рабочее единство. Прежней силы у этого попа, конечно, нет, но внести изрядную смуту в умы он еще может. Особенно сейчас, перед нашим съездом.

— А есть уже какие-то предположительные сроки созыва съезда? — спросил Гранов.

— Были названы очень точные сроки: десятое декабря, — сказал Обух. — Но господа меньшевики, как вы знаете, предпочли собраться отдельно и раньше. А наши собрались, как и было назначено. В Таммерфорсе. И получилось вместо съезда две конференции. Можно ли поручиться, что меньшевики опять не выкинут какую-нибудь штуку? Хотя теперь и образован объединенный ЦК и объединенный Центральный Орган «Партийные известия», первый, свеженький нумерок коих я имел удовольствие только что вручить Иосифу Федоровичу. Новые сроки? Знаю, Владимиру Ильичу страшно не хочется их отдалять. Мне показалось, он видит самое начало апреля и теперь усиленно готовится…

— Начало апреля! — Дубровинский потеребил, погладил усы. — Д-да, сейчас февраль на исходе. Но я вполне мог бы успеть объездить, пока идут выборы делегатов, несколько организаций.

Обух встал, посмотрел на часы, крякнул: «Ого-го!» Гранов тоже поднялся, стал тихонечко продвигаться к двери.

— Ну что же, Иосиф Федорович, пора вас оставить одного, — сказал Обух и поощрительно кивнул Гурарию Семенычу: да, да, правильно. — Постарайтесь выспаться. Боюсь, если продолжить и еще наш разговор, он будет подталкивать вас на все менее обдуманные поступки, чего при вашем состоянии здоровья делать бы не следовало.

— Но поездка, в которую я собираюсь, вы сами свидетель, очень обдуманна! И главное, необходима.

— Когда главное — главное, врачу не остается возможности давать советы, — сказал Обух, тоже продвигаясь к двери. — Впрочем, Иосиф Федорович, все же позволю себе один маленький совет: поезжайте, если можно, на юг. Но не в Астрахань!

Гурарий Семеныч немо показал Дубровинскому на прикроватный столик, где стояли склянки с микстурами, что означало: «Не забудьте принять перед сном», — поклонился и вышел первым.

Оставшись один, Дубровинский быстро разделся, выпил лекарство и бросился в постель, зашелестевшую прохладными накрахмаленными простынями. Усмехнулся: «Постарайтесь выспаться… Чудак Владимир Александрович! Когда стараешься уснуть, как раз ничего и не получается. Лучше просто лежать и думать. Не так уж впустую пройдет время».

Не все рассказанное Обухом было для него абсолютными новостями. Кое-что он и здесь вычитывал из газет, а кое-что сообщал Гурарий Семеныч, у которого были свои связи с Петербургом. О том, что в интересах более успешной подготовки Четвертого съезда образован объединенный ЦК большевиков с меньшевиками и создана объединенная газета «Партийные известия», в которой Ленин принимает живейшее участие, Дубровинский знал и ранее. Что меньшевики с самого начала «объединенных» действий поведут свою привычную политику закулисной игры, об этом можно было догадываться. Но о плехановском «не надо было браться за оружие» Дубровинский услышал впервые.

Он любил Плеханова, любил читать его речи, статьи, всегда оригинальные, острые, светящиеся глубоким умом и каким-то особенным литературным изяществом. Любил даже тогда, когда убедился, что Плеханов уже не поддержка, а помеха, тормоз в борьбе с самодержавием. Теперь поучающие слова Плеханова потрясли. Они отдавали цинизмом, они по сути своей принижали революционный дух восставшего народа, те жертвы, кровь которых священна, ту благородную ярость, с какой московские пролетарии строили баррикады и отстаивали на них каждый час провозглашенной ими самими свободы. А ведь пламя восстания пылало не только в Москве, но и по всей России. Оно и сейчас не погасло, и слова Плеханова тоже будут стучаться в сознание многих, внося в него раздвоенность и неуверенность, обрекая и ход предстоящего съезда на обязательную драку. Из кожи вон станут вылезать меньшевики, доказывая, что ленинская программа действий никуда не годится.

Дубровинский беспокойно повернулся в постели. Откинул одеяло. Очень сильно натоплено. А может быть, гуляя, схватил простуду? Градусник лежит рядом, на столе. Ну и пусть лежит. Неизвестно, как отнесутся в Петербургском комитете к его идее: поехать в те города, где наиболее сказывается меньшевистское влияние и где он сам когда-то навязывал примиренчество с ними. А теперь даст им бой. Обух, как врач, советует поехать на юг. Вот он и поедет прежде всего в Екатеринослав, если доверят товарищи. Крупный рабочий район. Там в особенности силен был размах политической стачки, как и в Москве, образованы Советы и шли долгие, упорные сражения с правительственными войсками. Нельзя допустить, чтобы перед съездом там взяла верх меньшевистская пропаганда. Решено!

Он устроился поудобнее на подушках. И все равно до утра глаз не сомкнул.

5

Парикмахер, уже седенький, часто-часто пощелкал ножницами, словно стремясь на лету поймать какую-то незримую мушку, и, приблизив их к затылку Дубровинского, состриг, а может быть, просто сделал вид, что состриг, один неправильно торчащий волосок. Отступил, оглядел своего клиента, все так же артистично поигрывая ножницами, и нашел еще волосок. Нагнулся, шепотком спросил доверительно:

— Освежить? Или помыть головку вам, уважаемый?

— Да, прошу вас, помойте, — согласился Дубровинский.

Хорошо было сидеть в покойном кресле, блаженно вытянув ноги, а в зеркале наблюдать, как под проворными руками парикмахера падают на пеньюар, плотно окутавший худую шею, космы срезанных волос. Давно не сиживал он вот так, оцепенело, почти отрешенный от окружающей обстановки, задавшись единственной целью выглядеть поприличнее. Даже покрасивее. Конечно, вымыть голову можно и дома. Но лучше сделать это здесь. Все-таки, надо думать, лицо не останется таким серовато-землистым с темными кругами под глазами.