А ты гори, звезда

— Я удовлетворен!

— Ах, если бы на этом все и кончилось! Но предстояли ведь еще выборы Центрального Комитета и пятого члена Совета партии. Мартов с Троцким и тут постарались внести сумятицу и нервозность. Правда, их союзников, бундовцев и двух «экономистов», на съезде уже не было. Мартовцы оказались в меньшинстве. И результаты выборов хороши, избраны именно те, кому доверяет наше большинство. Но и на этом все не закончилось!

— Что же было еще?! — Дубровинский опять помрачнел.

— Что еще будет — вот вопрос! А было… Тоже порой и кричали и спорили. И разделялись голоса, когда принимали резолюции. О них в подробностях я вам потом расскажу. Существенно то, что съезд состоялся, заключительную речь Плеханов произнес под общие аплодисменты, а борьба с мартовцами будет продолжаться. И мне кажется, неизвестно, сколь долго и с какой жестокой степенью обострения. Мартов публично, в полный голос заявил: «Все решения законны. Меньшинство подчиняется всем постановлениям съезда». Это было там. И на словах. А что будет здесь? И на деле?

Дубровинский задумчиво тер лоб рукой. Слабый свет лампы бросал серые тени от руки на его впалые щеки.

— Ужасно! — вполголоса пробормотал он. — Ужасно, что не нашлось пути к общему согласию. Может быть, следовало поспорить лишний день, разобраться поглубже во всех противоречиях?

— Нет. Каждый дополнительный день только усугублял бы противоречия, — возразила Книпович. — Мартов закусил удила, Владимир Ильич одно время был до того потрясен его поведением, что просто заболел. Решил и сам отказаться во имя общего согласия — не входить в состав редакции. Нам пришлось уговаривать его. Он не выступил с таким заявлением. Но пойди Владимир Ильич на этот шаг, Мартов-то немедленно взял бы свои слова обратно! И «Искра» — целиком в его руках. Он тотчас же ввел бы туда прежнюю группу редакторов. А одного Плеханова они вчетвером как-нибудь смяли бы.

— Выйти Ленину из редакции? Что вы, Лидия Михайловна! Этого у меня и в уме не было! Возможен другой вариант…

— А какой же другой, если не отдавать руководство партии меньшинству? — перебила Книпович. — Ведь сразу же по окончании съезда Владимир Ильич вместе с Плехановым предложили Мартову вернуться в редакцию. Да, да, со всей его свитой! Черт с ними! Даже на это пошли! Поставили только единственное условие, чтобы в Совет партии от «Искры» из числа двух ее представителей хотя бы один обязательно принадлежал к большинству. Так Мартов и на это не согласился. Ему хотелось полностью захватить в свои руки и Совет партии!

— Ужасно! Ужасно! — повторял Дубровинский. — Это хуже, чем открытый разрыв с партией. Но вы ничего не сказали, Лидия Михайловна, о Центральном Комитете и Совете партии.

— Центральный Комитет — это строго конспиративно. В отличие от «Искры» ему ведь придется работать главным образом в России, под бдительным оком полиции. Поэтому из числа трех товарищей, избранных в его состав, названа была только одна фамилия. Того, кто находился уже за границей. Это Глебов. — Книпович улыбнулась доверительно. — А для нас с вами — Носков. О нем я вам раньше рассказывала. Он, как и вы, занимался транспортом «Искры», только через другую границу. Второй член Центрального Комитета — Кржижановский. Его вы хорошо знаете. И с вами я говорю уже по его поручению, считая вас теперь агентом ЦК…

Книпович протянула руку. Дубровинский без слов крепко пожал.

— Третий — Ленгник. Членам ЦК партийное большинство вполне доверяет, — продолжала Лидия Михайловна. — Это были наши кандидатуры. А о Совете партии… Он безусловно останется за границей. Его основная задача: согласовывать и объединять деятельность ЦК и редакции центрального органа. Восстанавливать их состав, если он полностью выбывает. Понимаете, аресты и другие причины… В него входят по два представителя от ЦК и от «Искры». А пятый, тот, что избран на съезде, — Плеханов. Теперь вам ясно, почему Мартов не принял предложения Ленина?

— Больше чем ясно!

— Следовательно?

— Надо ездить, ездить, рассказывать правду! — Глаза Дубровинского горели живым огоньком. — Если я гожусь, если мне будет доверено, я готов поехать куда только потребуется.

— Доверено, Иосиф Федорович. Это как раз мне и поручено передать вам. Напоминаю: в вашем будущем рассказе о съезде может называться только одна фамилия из числа избранных членов ЦК — фамилия Глебова. Сам съезд — для всех — состоялся в Париже. Дата не имеет значения… Конспирация!

— А если мартовцы, побывав где-либо раньше меня, уже все расконспирируют?

— Тогда это чистое предательство! Все делегаты связаны словом рассказывать одинаково. Разве что — провокаторы? Товарищи из Московского Комитета приводили потрясающие факты зубатовской хватки. Называли даже несколько имен подлецов, причастных к провалу «Рабочего союза». Но, кажется, к нам на съезд провокаторы никак не могли проникнуть.

Дубровинский пожал плечами.

— Что касается зубатовского мастерства выслеживать — в нем я не сомневаюсь. Точно, выслежен его филерами и «Рабочий союз». А провокаторов, как говорите вы, в нашем окружении, я убежден, не было. И вообще в существование этих злых духов я верю весьма приблизительно. Не попадались мне. Настоящего черта всегда можно узнать по копытам, хвосту и рогам.

— Вы очень доверчивы, Иосиф Федорович! Прошу, относитесь к возможностям провокаторства серьезнее.

— Постараюсь, Лидия Михайловна! Куда я должен направиться прежде всего?

— Прежде всего, как только подъедут остальные делегаты, нужно здесь провести совещание. А потом поезжайте в Курск, в Орел, в Брянск, в Калугу, в хорошо знакомые места. Вам ничто не мешает это сделать? Здоровье? Семья?

— Я здоров как бык. А семья никогда и ни в чем не была мне помехой.

Они попрощались. На скамеечке у ворот сидел Егорушка, побалтывая ногами. Заметив вышедшего на улицу Дубровинского, мальчик игриво махнул ему рукой: иди, мол, дядя, все спокойно. Сам юркнул в калитку — должно быть, порядком продрог.

Ночной холодок сразу охватил и Дубровинского. Он пожалел, что не взял с собой летнее пальто. Похвалиться-то похвалился, что здоров как бык, а зябнет, будто дряхлый старикашка. Так и ползает по телу колючая дрожь. Туберкулезное обострение? А может быть, следствие разговора с Книпович? Он так подумал, и дрожь усилилась. Да, это нервы!

Итак, впереди долгая и трудная борьба. К эсерам, «экономистам», бундовцам, рабочедельцам теперь прибавились еще мартовцы. И они не какая-нибудь заноза, а тяжелый топор, расщепивший живое дерево партии. Ну что же: драться так драться!

Занятый этими думами, Дубровинский все убыстрял свой шаг, хотя при быстрой ходьбе у него всегда как-то теснило в груди. Он разогрелся, распахнул пиджачок. До дому путь был не близкий. И хорошо размышлялось так, в одиночестве. Никто ему не мешал. Разве лишь из иной подворотни затявкает собака.

Перебирая в памяти взволнованный, не очень-то последовательный рассказ Книпович о съезде, Дубровинский шел и составлял для себя расписание поездок, внутренне счастливый тем, что эти поездки — поручение Центрального Комитета партии своему агенту. И еще тем счастливый, что ныне он может ехать уже нестесненно, если сумеет, даже и без плетущегося по пятам филера. Ехать, куда ему только будет угодно… Хоть и в Москву и в Петербург! Пусть с риском, что поймают и вновь…