А ты гори, звезда

Из одного вдруг вынеслась веселая ватага мальчишек, шесть или семь человек. Дубровинский облизнул сохнущие губы. Какое счастье, что мальчишки не появились раньше, что он не бросился в тот подъезд, откуда они выбежали, и двор именно в самое нужное время оказался безлюдным!

Шпик поманил ребят пальцем. Что-то быстренько им объяснил, похлопал себя по карману, и мальчишки, словно стайка воробьев, порхнули врассыпную, по одному в каждый подъезд. Вот негодяй, купил ребят, сочинив для них бог весть какую историю!

Деваться некуда. Решают секунды. Вся надежда на то, что парнишку, который прибежит сюда, удастся перекупить. Или воззвать к его ребячьему благородству: «Не выдавай!»

По нижним ступенькам лестницы уже топотали ноги маленького, не ведающего, что он делает, сыщика.

И тут распахнулась какая-то дверь с медной табличкой, скупо блеснувшей в полутьме, появилась девушка, по виду горничная, должно быть посланная за покупками, и в замешательстве от неожиданной встречи грудь в грудь спросила:

— Вы к доктору? Входите!

Дубровинский вошел.

«Совсем как у Достоевского получилось, — промелькнуло у него в голове. — Только Раскольников укрылся в пустой квартире, а я нарвался на доктора».

Обдало приятным теплом, запахом лекарств. Из внутренних покоев выплыла седая полная женщина.

— Как вы вошли? Я не слыхала звонка, — проговорила она удивленно. — Прием вообще-то закончен.

— Мне открыла ваша горничная, — сказал Дубровинский. — Простите! Но мне дурно. Тошнит. Кружится голова.

— Ах, боже мой! — воскликнула женщина. И отступила в глубь коридора. — Аркаша, скорее, выйди сюда, пациенту плохо!

Появился тоже совсем седой, пришмыгивающий пятками и горбящийся старик. Он то и дело поправлял на переносье пенсне.

— Сима, так помоги же ему! — ворчливо сказал он. И схватил Дубровинского за руку, прощупывая пульс. — Не могу я осматривать пациента сквозь одежду. — Пробормотал вполголоса: — Пульс неровный, но сильный…

Вдвоем они стащили с Дубровинского пальто, пиджак, увели в приемную и уложили иа диван, прикрытый белой накрахмаленной простыней. Седая Сима зажгла лампу, уже начинало смеркаться. Дубровинский чувствовал себя отвратительно, предугадывая, как будет разоблачена его наивная симуляция. Хорошо, если не заподозрят еще в нем жулика, вора, обманно ворвавшегося в квартиру, и не вызовут дворника. Может быть, по-честному, лучше сразу признаться? Неужели такие добрые люди способны…

— Когда это у вас началось? При каких обстоятельствах? — спрашивал между тем доктор, расстегивая ворот рубашки Дубровинского. — Сима! Приготовь камфору… Боли под левой лопаткой нет? А здесь?

Дубровинский отвел его руку, приподнялся, сел, привалясь к спинке дивана. Ну? Открыться или нет?

— Извините, доктор, но я здоров, — тихо сказал он. — Если бы я мог побыть у вас с полчаса?

Пенсне свалилось с носа старика, повисло на шелковом шнурке. Он ловил его и не мог никак поймать. Наконец водрузил на положенное место. Повернулся к жене, копошившейся у столика с зажженной спиртовкой.

— Сима! — крикнул обрадованно. — Оказывается, так сказать, анамнез здесь совершенно другой. Подойди к нам. Не надо ничего спрашивать. Но пациенту нашему нельзя сейчас выйти на улицу. Ты понимаешь, Сима?

— Аркаша, я все понимаю. — В руке она держала шприц и клочок ваты.

— Фрося не расскажет? Нет, не расскажет, — глядя в потолок, сам с собой рассуждал доктор. И поощрительно тронул Дубровинского пальцами. — Можете быть спокойны. Хотите полежать — полежите. Если станут звонить…

— Звонить не станут, — сказал Дубровинский. — Но я не знаю, как мне выйти из этого двора.

— Ага! Слышишь, Сима? Ничего не спрашивай у пациента. Оденься и просто погуляй. Может быть, там, на улице, во дворе, ты поймешь что-нибудь. Симе хочется погулять, но если бы она знала, на кого это похоже…

— Среднего роста в шапке-ушанке.

И Дубровинский коротко объяснил, что произошло с того момента, как он вбежал в подъезд.

— …Возможно, мальчишки еще шныряют по лестницам, а этот человек их дожидается.

— Ну вот видите, Сима уже приготовилась, — удовлетворенно сказал доктор, вытягивая шею по направлению к передней, где стояла вешалка для верхней одежды. — Сима слышала все, у нее тонкий слух. Она не знает, как это делается, но она все сообразит. — И церемонно поклонился. — Разрешите покинуть вас? Мы ведь не можем разговаривать о погоде, а не разговаривать совсем глупо! Вы любите Мопассана? Даже если не любите, все равно возьмите с полки этот томик. Пока Сима не вернется, вам лучше читать и не думать. Когда мне нужно не думать, я читаю Мопассана. Хотя, впрочем, я ведь старик…

Он ушел куда-то в другую комнату. Дубровинский усмехнулся: вот это повезло! Привел в порядок одежду, постоял, оглядел кабинет. Вряд ли этот дряхлеющий Аркаша имеет достаточную практику, очень уж здесь все скромно, небогато. Окраина города, третий этаж. И конечно, нигде на службе он не состоит. Да, трудненько им, должно быть, живется. Книжная полка туго набита. Но, боже мой, если судить по корешкам, какая пестрота! Чего только нет! И медицинские справочники, и философские трактаты, и труды по математике, естествознанию, а беллетристика — Вергилий, Байрон и Соллогуб, Шелли, Эдгар По и Амфитеатров, Гоголь, Сенкевич и Арцыбашев. Удивительный вкус!

Вот Ф. Решетников — «Подлиповцы». Дубровинский взял книжку, раскрыл ее. Что такое? Размашистая подпись на титульном листе: «Дорогому другу Аркадию от любящего Федора». Н-да! Ну, а «Северная флора» М. Козьмина? Тоже подписана: «Глубокоуважаемому Аркадию Наумовичу Весницкому от автора». Вот как! А что же тогда Арцыбашев? И эта книга с дарственной надписью: «Спасибо, доктор, вы очень мне помогли, пожалуйста, примите на память о Галине К.». Он стал подряд перебирать разнокалиберные томики. Все с надписями. Одни от авторов, другие от благодарных пациентов. Высокограмотных или еле владеющих пером. Дарят кому что любо! И трогательно и чуточку странно. Такая у доктора Весницкого чудаческая «такса»? Но почему же именно книги?

В прихожей щелкнул замок. Послышались тихие голоса. А затем на пороге появился Весницкий вместе с Симой. Она сияла. И от мороза, чуть-чуть подрумянившего ей щеки, и от хорошего настроения.

— Сима, ты ничего не говори, — предупредил Весницкий, поднимая руку. — Ты можешь только сказать, что путь свободен.

— Но почему, Аркаша, я не должна…

— Наш пациент не смог даже почитать Мопассана, как я советовал. Он беспокойный. Я вижу у него в руках этого Святловского, которого мне подарил этот ипохондрик Ручейников. А Святловский вовсе не чтение, и еще при таких обстоятельствах. Извините, — он поклонился Дубровинскому, — вы можете здесь отдохнуть, сколько вам хочется, и можете уже сейчас пойти, куда вам хочется. Сима никогда не ошибается.