А. Блок. Его предшественники и современники

по теории русского стиха: «Введение в метрику. Теория стиха» (Л., 1925) и

Свой разбор, в подробностях чрезвычайно содержательный и тонкий,

стихотворения «В ресторане» В. М. Жирмунский строит на аналогии-

противопоставлении со стихотворением А. Ахматовой «Вечером»; быть может,

именно в подобном чрезмерно обобщающем и несколько однолинейном

противопоставлении «двух направлений современной лирики» и кроются

причины чересчур жесткого ограничения содержания блоковского

произведения одной лишь мистикой. Блок и Ахматова, согласно

Жирмунскому, — «случайные современники», они «… принадлежат

существенно разным художественным мирам, представляют два типа искусства,

едва ли не противоположных»213. Сама противоположность подхода Ахматовой

к близкой теме обобщенно выражается исследователем как «возвращение

чувству масштаба конечного, человеческого»; «… простая, скромная интимная

повесть»214 у Ахматовой противостоит «религиозной трагедии символистов»,

будто бы выступающей в стихотворении «В ресторане». Едва ли можно и нужно

отрицать тот бесспорный факт, что стихотворение А. Ахматовой «Вечером»

(1913 г., сборник «Четки») действительно представляет собой «простую,

скромную интимную повесть» и что в сравнении с ним стихотворение «В

ресторане» носит характер лирической трагедии, несравненно более

обобщенной по самой сути своего замысла и его воплощения. Спорными

представляются только сведение этого трагедийного замысла к мистике и,

далее, связанное с подобным сопоставлением ограничение замысла блоковского

стихотворения только обобщенной трагедийностью, вне учета конкретно-

жизненного и эмоционально-лирического его планов. Между тем вся эволюция

Блока говорит о его постоянном стремлении к жизненной и эмоциональной

конкретности; в самом стихотворении огромную роль играет драматически

организованный психологический рисунок отношений двух встретившихся

людей. Трудно не заметить этой, по-особенному построенной, психологической

драмы, свести ее к сюжету «Незнакомки» (где свой, иначе реализованный, но

тоже вполне конкретный сюжетный план). Отождествление этих разных

сюжетов У В. М. Жирмунского может быть объяснено только концепцией

«случайных современников». Однако едва ли вообще возможны в истории два

рядом живущих значительных поэта в границах одной эпохи, как бы

существующих автономно, полностью игнорирующих опыт своего соседа. В

данном случае есть основания говорить не только о таком учете, но и просто о

преемственной связи младшего поэта со старшим.

Особенно важно тут то, что для Блока в эти годы не только в его практике,

но и осознанно, как особая проблема, существовала проблема конкретности,

жизненности в искусстве. Так, в дневниковой записи Блока от 30 октября

1911 г., в связи с отправлением письма Белому и очевидными размышлениями

по этому поводу о символизме, его теориях и его художественной практике,

читаем: «Пишу Боре и думаю: мы ругали “психологию” оттого, что переживали

«Рифма, ее история и теория» (Пг., 1923).

213 Жирмунский В. Вопросы теории литературы, с. 183.

214 Там же, с. 188.

“бесхарактерную” эпоху, как сказал вчера в Академии Вяч. Иванов. Эпоха

прошла, и, следовательно, нам опять нужна вся душа, все житейское, весь

человек. Нельзя любить цыганские сны, ими можно только сгарать. Безумно

люблю жизнь, с каждым днем больше, все житейское, простое и сложное, и

бескрылое и цыганское. Возвратимся к психологии» (VII, 79). Характерное для

Блока эпохи «Стихов о Прекрасной Даме» стремление найти определенность

личности лирического «я» («неподвижность») здесь обозначается как «мы

ругали психологию», т. е. как отстранение от более конкретных,

непосредственно жизненных способов постижения человеческой

индивидуальности в искусстве. Под «цыганскими снами» подразумевается

стремление, свойственное Блоку во второй период его творчества, найти

способы отображения «стихийных», «хаотических» сторон человеческой души.

Сейчас, когда твердо осознана необходимость видеть человека в

«нераздельности и неслиянности» разных его проявлений — личных и общих,

Блок считает возможным открыто вернуться к свойственным русской

литературе XIX века (в особенных формах — лирике) конкретно-жизненным,

«психологическим» способам изображения человека. При этом Блок не

отказывается от поисков второго этапа, от стихийно-свободолюбивой личности,

он только находит невозможным и опустошающим оставаться в границах

односторонних, «анархических» вариантов подобной личности, — «бескрылое

и цыганское» понятны только рядом с «психологическим».

Душевный рисунок отношений персонажей в стихотворении «В

ресторане» — это именно односторонности «бескрылого и цыганского», и в

этом смысле — не «психология». Потому-то это и «страшный мир» в ярчайшем

виде, «страшный мир», вошедший в душу человека, «страшный мир», которым

«сгарают». Нет оснований считать подобное изображение человека

неконкретным, — здесь, конечно, есть конкретность особого рода,

многосторонне разрабатывавшаяся Блоком. В этом смысле — тут есть и

«психология» особого рода215. Но изображение современной личности в

215 Программное утверждение Блока «возвратимся к психологии» не следует

понимать упрощенно. Широкий, объемный лирический характер (при всей его

трагической разорванности) в поэзии зрелого Блока — это не простое

повторение асоциального психологизма Апухтина; еще меньше оснований