А. Блок. Его предшественники и современники

героини: не только о социальном неравенстве и всех последствиях из него, но и,

прежде всего, о человеческом достоинстве, о горечи личной судьбы, о желании

индивидуального счастья и его невоплотимости в «страшном мире»

современности. Совсем по-другому, совсем иначе, потому что тут совсем

другой человек, — это ведь о том же, о чем рассказывается в стихотворении «В

ресторане». И тут и там человек самодеятелен, страстно активен. Нет никакой

обмолвки в финальной строфе, где о «любви» говорится в одном ряду с

«грязью» и «колесами», — героиня не пассивная жертва обстоятельств, но ее

жизненное поведение, ее мечтания, без которых для нее и жизнь не в жизнь,

становятся частью ее социальной судьбы:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей — довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена — все больно.

И только на основе этой содержательной особенности — «нераздельности и

неслиянности» личного и общего, ставших историей, — возможна

поразительная действенность конкретного, «бытового» наполнения,

отличающая стихотворение. Здесь уже во всяком случае никому не придет в

голову отрывать конкретный план вещи от трагического лиризма, а в самом

этом лиризме искать мистику. Попробуйте вынуть из стихотворения

«платформу, сад с кустами блеклыми», «бархат алый», на который «небрежно»

облокотился «гусар», скользнувший «улыбкой нежною» по героине, любую

другую конкретно-повествовательную деталь, — и посмотрите, что получится.

Дело тут не в конкретности, как таковой, не в предметных деталях самих по

себе — они могут появляться в художественном произведении любого типа, —

но именно в том, что без них немыслимо лирическое содержание, смысл

произведения, лица, в нем изображенные, их отношения и далее — оценка,

освещение их автором. Предметность содержательна здесь потому, что без нее

нет героини, ее «психологии», а вся суть вещи как раз в том, что «психология»,

самодеятельное поведение героини определяет все. В этом смысле другая,

«цыганская психология» имеет решающее значение для стихотворения «В

ресторане». Притом и разное осуществление «психологии» и конкретности тут

восходит к одному источнику. Выше говорилось о слиянии

«повествовательности» и «театральности» у зрелого Блока. «На железной

дороге» ближе к повествовательному началу, и поэтому здесь нужна

непосредственная, наглядная, зримая конкретность. Но и повествовательность

тут пронизана драматическими, динамическими, театральными элементами,

поэтому так ослепительно ярки детали. С другой стороны, осуществленное в

основном в театрально-динамической манере стихотворение «В ресторане»

таит в себе внутреннюю повествовательную конкретность, и оттого-то так

«пронзает» чувством внутренней правды описание банального, казалось бы,

случая. Говоря шире — зрелый Блок без такой конкретности (по-разному

осуществляемой) немыслим.

А если говорить еще шире, то именно поэтические искания Блока после

первой русской революции в этом плане имеют определяющее значение для

всей русской поэзии данной эпохи в целом. Блоковские поиски, наиболее

содержательно-принципиально выразившиеся в цикле «На поле Куликовом» и в

«Итальянских стихах», означают поворот в русской поэзии в целом в сторону

конкретности. После блоковских стихов этих лет и рядом с ними писать иначе

можно, но вряд ли это будет поэзией. Можно пытаться развивать далее или по-

своему поворачивать блоковские достижения, как это пытался делать

Мандельштам, но игнорировать работу Блока просто нельзя. В таком плане

Ахматова с ее подчеркнутой конкретностью — не «случайный современник»

Блока (как считал когда-то В. М. Жирмунский), а скажем прямо —

последователь, преемник, пытающийся по-своему решать фактически

поставленные Блоком поэтические задачи. В стихотворении «Вечером» — не

просто случайный параллелизм ситуации, сходство деталей, при явном

стремлении эти детали и эту ситуацию осветить лирически иначе, но

«соревнование», «состязание» со старшим поэтом на его же материале.

Ахматова хочет основную психологическую ситуацию любовного раздора,

драматизма решить совсем по-другому:

Так гладят кошек или птиц,

Так на наездниц смотрят стройных…

Лишь смех в глазах его спокойных

Под легким золотом ресниц.

Так же как в стихотворении «В ресторане», здесь говорится о любовном

«презрении», непонимании, борьбе. Только персонажи поменялись ролями:

презирает, пытается оттолкнуть, снисходит «он», «она» — жертва своей

страсти. Совсем иную роль играет сравнение с птицей: у Блока был стихийный

«полет», «хаос» души, который и обусловливает, помимо воли героини,

втягивание ее в «стихию» страсти. У Ахматовой «птица» — просто птица, знак

того, что для героя, не любящего героиню, «она» — чужое, слегка презираемое

существо. Ахматова пытается «психологию» трактовать не как «цыганский

полет», «безбытность» страсти-стихии, но как «частную психологию»,

конкретность, как таковую. Поэтому и «скорбных скрипок голоса» у нее

метафоричны, как у Блока, но метафора ничего не говорит ни о каких «мировых

просторах», ни о каком «мировом оркестре», а только о любви, о непонимании,

чуждости, одиночестве в ней. Психология у Ахматовой становится в какой-то

степени просто психологией — и только.

И тут, в этом сопоставлении, должно стать ясным, что «мировой оркестр»,

«музыкальный напор» — какие бы специфические идеи ни вносил Блок, говоря

о них в прозе и образно строя на них как темах стихи, как бы смутно, с какими

бы осложняющими и затемняющими красками ни «сопрягал» эти понятия (а