А. Блок. Его предшественники и современники

всем лирическом творчестве Блока есть стихи, где так естественно совпадали

бы «лицо» и «маска» и так органичны были бы, с другой стороны, их

отграничения. «Театр» становится жизнью, жизнь являет свою «стихийную»,

«музыкальную» сущность. Драматизм всего происходящего — именно в том,

что «стихия» живет в человеке, в художнике, но он сам, носитель этой большой

«народной» основы жизни, может не знать об этом, и потому владеющая

имеется такая (очевидно, более поздняя, возможно — 1914 г.) запись Блока: «До

той молоденькой испанки мне нет уже больше никакого дела» (Рукописный

отдел ИРЛИ, ф. 654, оп. 1, ед. хр. 61; автограф неоднократно

воспроизводился — см. III, 288). Запись сделана под рисунком, изображающим

Л. А. Дельмас.

человеком стихия подчас оказывается грозной, зловещей:

Но как ночною тьмой сквозит лазурь,

Так этот лик сквозит порой ужасным,

И золото кудрей — червонно-красным,

И голос — рокотом забытых бурь.

(«Есть демон утра Дымно-светел он…»)

При таком решении основного образа еще менее способен полностью

отождествиться с трагическим героем музыкального представления

«наблюдатель», «зритель», тот, сквозь чье восприятие передается эта

мифологически обобщенная ситуация. Вместе с тем его восприятие вовсе не

есть восприятие «постороннего лица», и роль его в сюжете цикла отчасти

подобна роли Хосе: его с неудержимой силой влечет «стихийная»,

демократическая сущность Кармен; однако он остается при этом самим

собой — поэтом, художником, понимающим, осознающим, что его влечет и в

чем сила развертывающейся перед ним народной трагедии. Не надевая маски

Хосе, он органически входит в драму:

Он вспоминает дни весны,

Он средь бушующих созвучий

Глядит на стан ее певучий

И видит творческие сны.

(«Среди поклонников Кармен…»)

Получается так, что именно в «стихийной», народной, демократической теме

находит Блок-лирик наиболее точное и глубокое воплощение трагедийной

концепции «нераздельности и неслиянности» общественно-исторических

противоречий современности. Концепция «страшного мира» наиболее

органически становится предметом лирической трагедии в цикле «Кармен».

Сходя со сцены, исполнительница роли Кармен, стихийно-народной героини,

обнаруживает драматизм современной женщины, одной из участниц «вереницы

душ» «страшного мира», не переставая быть в то же время носительницей

«общих», «мировых» начал:

Здесь — страшная печать отверженности женской

За прелесть дивную — постичь ее нет сил.

Там — дикий сплав миров, где часть души вселенской

Рыдает, исходя гармонией светил.

Но таким же трагедийным персонажем современности, причастным к большой

народной драме и одновременно отмеченным проклятием отторжения,

отдельности от «стихии», свойственным «страшному миру», оказывается и

лирический персонаж — поклонник Кармен:

И в зареве его — твоя безумна младость…

Все — музыка и свет: нет счастья, нет измен…

Мелодией одной звучат печаль и радость…

Но я люблю тебя, я сам такой, Кармен.

(«Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь»)

Введение цикла «Кармен» в композицию третьего тома, вместо ранних

циклов, неорганичных здесь, перекидывает мостик от концепции «Страшного

мира» к основному пункту, идейному зерну всего построения — к циклу «На

поле Куликовом». Однако для полной закономерности внутренних переходов в

композиции книги такой мостик еще недостаточен. Весь опыт Блока

переломных лет, готовивший его творчество 10-х годов, «задавал» на будущее

не только тему «стихии», «народа», но и тему «культуры», «интеллигенции», и

только во взаимосвязанности, во взаимопереходах этих двух начал возникала

историческая перспектива, связь «прошедшего» и «будущего». Концепция

современной городской жизни в ее трагических противоречиях, каковой

является «Страшный мир», в особенности нуждалась, для полной органичности

переходов, в теме социальной активности, осознанного отвержения

«прошедшего» и столь же осознанного устремления к «будущему». И тут

обнаруживается наиболее важное, значимое обстоятельство во всей истории

блоковской трилогии лирики. В окончательной композиции третьего тома

осознанная социальная активность в отрицании прошлого и утверждении

необходимости перехода к будущему сконцентрирована в разделе-цикле

«Ямбы», следующем за разделами «Страшный мир» и «Возмездие». В

композиции книги «Ямбы» образуют как бы гребень ритмической волны,

идущей от «Страшного мира» через промежуточные разделы и цикл «Кармен» к

разделу «Родина». Однако раздела-цикла «Ямбы» нет еще даже во втором

издании третьей части трилогии лирики, в издании 1916 г. Там на месте

«Ямбов» стоит раздел из переводов Гейне, самой иронической манерой

раскрытия внутреннего мира личности выражающий трагический скепсис.

«Ямбы» заменяют переводной цикл только в окончательной редакции третьего

тома, вышедшей в свет в 1921 г. Говоря иначе, трагический скепсис в виде

самостоятельной темы в композиции книги исчезает только в годы революции,

и тогда же появляются полностью органичные идейные переходы от

«Страшного мира» к разделу «Родина» и его центру — циклу «На поле

Куликовом». И следовательно, только в этой композиции делаются

органичными отношения между «народной» и «интеллектуальной» темами

книги. Прояснение идейного смысла третьего тома, реализованного в его

композиции, относится к творчеству Блока революционных лет.