А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
Блоке последних лет чувствуется некоторая боязнь или своего рода конфуз
перед трагическим сюжетом поэмы, желание как-то отделить этот сюжет от
темы революционной стихии в ней. Однако подлинное содержание великой
поэмы неотделимо от ее конфликта и сюжета. Стихия входит в души героев,
«черная злоба, святая злоба» определяет и содержательное богатство,
трагедийную мощь индивидуальных переживаний героев, личностное начало в
них, — и отрицательные их качества. Основная сюжетная ситуация трагической
любви
красногвардейцами Катьки развертывается, сразу же после экспозиционной
1-й главы, на протяжении 2 – 6-й глав. Далее, через главы 7 – 10 развивается в
разных преломлениях сюжетно необычайно важная ситуация осмысления и
преодоления душевных последствий убийства Катьки. Полное (и особое)
слияние всех пластов и тем эпического повествования — социального,
эмоционально-лирического, сюжетно-фабульного начал — возникает только в
итоге всего этого развертывания единого конфликта, к главе 11. Глава 11
соотносится с экспозицией; заданная в экспозиции тема революционной стихии
как основного творческого начала современной истории полностью
раскрывается только здесь. Именно в 11-й главе двенадцать красногвардейцев
предстают полностью слитыми со «стихией», с «космической вьюгой»,
носящейся на черных, оголенных просторах современной истории, именно
здесь социальное начало («черная злоба, святая злоба») полностью сливается с
«космической вьюгой» в единый обобщающий образ революции:
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот — проснется
Лютый враг…
И вьюгб пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет…
Вперед, вперед,
Рабочий народ!
Подобное композиционное построение, конечно, не случайно, — оно и
реализует особенный смысл содержания поэмы. Это значит, что сюжетная
ситуация любви и ревности Петрухи, приводящая в композиции к столь идейно
ответственным результатам, не может игнорироваться при рассмотрении самых
основ философского содержания поэмы.
Говоря о трагическом сюжете любви и ревности Петрухи, необходимо
помнить, что Блок еще в дореволюционной лирике высокую, эмоционально
наполненную страсть рассматривал в аналогиях и в единстве с трагедийно
толкуемым стихийным потоком истории. Именно с лирикой Блока прежде всего
и больше всего связано изображение любви Петрухи в «Двенадцати». В общем
построении поэмы совершенно ясно, что «не люди» из ее экспозиции,
социальные марионетки, ввиду полного отсутствия внутренних связей и
приобщенности к глубинным основам жизни, по Блоку, не способны к
подлинной эмоциональной яркости, интенсивности чувства. Напротив,
своеобразно выраженной, но подлинной поэзией страсти охвачен простой
человек Петруха. Как во всяком настоящем искусстве,
как раз такого рода«материи» не поддаются логическим доказательствам, расчлененному,
аналитическому объяснению. Но каждому, кто знаком с поэзией Блока и кто
способен вообще воспринимать эмоциональные «шифры» его лирики (да и,
пожалуй, всякой лирики вообще), должно быть ясно, что в следующем куске
поэмы речь идет о самых важных, самых высоких и подлинных для Блока
вещах:
— Ох, товарищи родные.
Эту девку я любил…
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил…
— Из-за удали бедовой
В огневых ее очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча… ах!
Это самораскрытие Петрухи дано в 7-й главе, в цикле эпизодов раскаяния,
переживания трагической вины, ведущих к полному торжеству единого,
цельного образа революционной стихии в 11-й главе. Однако в общем
трагедийном контексте поэмы ясно, что и «черная злоба, святая злоба» как тема
становится подлинной поэзией только в ее внутренних связях с эмоциональной
наполненностью, трагической страстностью, приобщенностью ее героев
«высокого плана» к «стихиям жизни». И страсть, и раскаяние Петрухи —
трагичны, в каком-то смысле столь же высоки, как «черная злоба, святая злоба»,
однозвучны ей. Весной 1918 г. Блок в ответе на одну анкету написал следующие
слова: «Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и
гневное» (VI, 59). Социальная тема тут осмысляется через проблему личности.
В «Интеллигенции и революции» трудовой человек рассматривается как
главная «творческая сила» современной истории, то есть точно так же в связи с
проблемой личности. Трагедийное освещение страсти простого человека в
«Двенадцати» должно осмысляться как выявление поэзии его личности. И
только в этом ряду становится полностью понятным утверждение Блока в
записке о «Двенадцати» (1920): «… в январе 1918 года я в последний раз
отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914. Оттого я и
не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со
стихией…» (III, 474). Может показаться неожиданным авторское сопоставление
«Двенадцати» из всего предыдущего творчества Блока прежде всего с
трагедийной любовной лирикой 1907 и 1914 гг., с циклами «Снежная маска» и
«Кармен». Однако сопоставление это полно глубокого внутреннего смысла, и,
конечно, абсолютно верно, — оно «дойдет» до читателя только в том случае,
если будет понято, что любовная драма, изображаемая в поэме, не является
случайным привеском к ее основному содержанию, но, напротив, одним из
главных составных элементов самого этого философско-исторического