А. Блок. Его предшественники и современники

наиболее глубокий и сложный творческий поворот концепции. Тревога, которой

охвачен отряд, тоже вытекает из этого же источника, из того, что старый мир

пока что не отстает, что он вхож в людские души, что к нему пока что

причастна также и душа коллективного образа. Сама трагическая тревога,

беспокойство связываются с образом пса:

… Скалит зубы — волк голодный —

Хвост поджал — не отстает —

Пес холодный — пес безродный… —

Эй, откликнись, кто идет?

Но именно потому, что образ пса не может толковаться однозначно, что в

нем сплетается и собачье, низкое, идущее от «буржуя», и «черная злоба, святая

злоба», что он трагически сложен, — выстрел производится не в пса, а в нечто

еще более призрачное, туманное, стоящее за ним и с ним не совпадающее.

Сложным становится в этих соотношениях и образ тревоги. Она делает сам

коллективный характер «холодным, безродным» — одиноким на фоне снежной

«вьюги» и не совпадающим с ней, отдельным от нее. Но в то же время это и

«святая тревога», святое беспокойство, высокое историческое стремление все

переделать, разделаться со всем старым. Поэтому в ответ на выстрел раздается

«хохот вьюги», т. е. еще острее ощущается одиночество и «безродность»

коллективного образа. Но одновременно этот же выстрел, поскольку он

подсказан «святой тревогой», заново сливает отряд с революционной «вьюгой».

Меняется сам образ «вьюги», снега, сугробов, из пугающе-трагических они

превращаются окончательно в «святую тревогу», включающую в себя все темы.

Возникает совершенно органически финальный марш развязки:

… Так идут державным шагом —

Позади — голодный пес,

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.

Образ Христа возникает здесь не просто по логике художественных контрастов,

как реализация «белой» стороны единого «черно-белого» комплексного образа,

проходящего через всю поэму. Напротив, сама эта контрастность вызвана

общим трагедийным представлением Блока о человеке эпохи перехода от

старого мира к новому. Так же, как в контрастирующем Христу образе пса вовсе

не сплошь все «черно», но есть в нем и «святая злоба», так же и в образе

Христа есть нечто пассивное («женственное»), одинокое и бесприютное. По

Блоку, это не абсолютное, «синтетическое» представление о гармонически-

совершенной нравственности, оправдывающей революцию, но то

несовершенное, половинчатое, трагически-двойственное представление о ней,

какое может быть у человека переходной эпохи.

Дело в том, что все образы финальной главы связаны с коллективным

образом, развивающимся, развертывающимся в разных своих гранях на

протяжении ее сложной композиции. Образ Христа, так же как и образ пса,

нельзя отрывать от этого коллективного характера. Характер же этот

противоречив, одну его грань представляет пес, другую Христос, притом в

обеих гранях присутствует и «черное» и «белое», и «старое» и «новое». Образ

Христа так же не воплощает «гармонию», «синтез», как и вся глава, как и вся

поэма. В дневниковой записи от 10 марта 1918 г. Блок писал: « Если бы в России

существовало действительное духовенство, а не только сословие нравственно

тупых людей духовного звания, оно давно бы “учло” то обстоятельство, что

“Христос с красногвардейцами”… В этом — ужас (если бы это поняли). В

этом — слабость и красной гвардии: дети в железном веке; сиротливая

деревянная церковь среди пьяной и похабной ярмарки» (VII, 329 – 330). Обе

грани противоречия, изображаемого здесь, по Блоку, несовершенны, обе

связаны со старым миром — как «пьяная и похабная ярмарка», так и

«сиротливая деревянная церковь». Нужны они Блоку для понимания человека;

человека же, который полностью был бы уже оторван от старого мира, Блок в

современности не видит. Осуждать за это Блока бессмысленно — таков его

жизненный, духовный и художественный опыт. Никаких особых симпатий к

«сиротливой деревянной церкви» у него нет; дневниковая запись вполне

последовательно кончается известным высказыванием о концовке поэмы: «Я

только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то

увидишь “Исуса Христа”. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный

призрак» (VII, 330). При таком подходе к человеку сам исторический поток,

естественно, может восприниматься только как стихия, «столбы метели». Это

опять-таки естественно вытекает из трагедийного мировоззрения Блока.

Так как человек, которого хочет изобразить Блок, по его представлениям,

расщеплен, разорван, противоречив — ни о какой гармонии, «синтетичности»

сознания этого человека не может быть и речи. Соотношение образов пса и

Христа в финальной главе поэмы показывает это очень отчетливо. Можно

отвергать блоковскую образную структуру, не соглашаться с такими

истолкованиями действительности и человека, но совершенно незачем пытаться

приписывать поэту то, чего у него нет. Примечательно, что Андрей Белый,

хотевший видеть в «Двенадцати» синтетически-соловьевскую конструкцию

действительности революционной эпохи, в сущности, подгонял блоковскую

художественную концепцию под идейный замысел своей собственной поэмы

«Христос воскрес» (апрель 1918 г.). Главным и, по существу, единственным

сколько-нибудь развернутым образом поэмы Белого является образ Христа.

Поэма производит впечатление полемики с Блоком: Белый как бы берет