А. Блок. Его предшественники и современники

соотношения, взаимодействия характеров — нет блоковской поэмы. Если же не

видеть, в свою очередь, этого соотношения между образами-характерами и

замыслом, то неправильно воспримется поэма и художественно, и

содержательно. Художественно она станет тогда цепью лирических

стихотворений (прочесть «Двенадцать» как одно стихотворение, в духе поэмы

Белого, просто невозможно). В плане содержания эта лирика окажется

субъективистской, произвольной, тогда с горем пополам в ней можно обрести и

соловьевский «синтез», как это сделал, скажем, Белый.

Именно образы-характеры в их органических связях с «общим», с историей

и современностью, понимаемой как момент движения истории, делают

произведение Блока объективным родом поэзии — поэмой. Но поэма эта

особого рода, и особенные характеры образуют ее. И тут важно то

обстоятельство, что коллективный образ-характер, который раскрывается с

особой силой в своих внутренних противоречиях в финальной главе поэмы,

будучи особым самостоятельным характером, в то же время как бы по-особому

воспроизводит внутренние противоречия характера Петрухи. В известном

смысле можно сказать так, что в подтексте финальной главы как бы все время

присутствует Петруха, его противоречия раскрываются здесь более широко,

масштабно, на огромном развороте исторического пространства. Но тогда

можно сказать и так, что в целом поэмы сам этот коллективный образ-характер

в какой-то мере является широким историческим подтекстом образа Петрухи.

Соотношение этих характеров придает массе черты индивидуализированного

драматизма, Петрухе — мощные исторические корни. Получается тот образ-

характер, изнутри насыщенный исторической «стихией», которого искал на

протяжении всей своей эволюции Блок-лирик. Его трудно «пересказывать» —

именно потому, что он связан многообразными художественными нитями со

всем строем поэмы, о нем повествует вся она от начала до конца. В виде бедной

и общей формулы можно сказать, что тут было стремление создать

национальный характер с жаждой правды и справедливости в общем плане и

личного достоинства и высокой любви — в частном плане. Но это

одновременно характер, полный темной трагической страсти, «черной», хотя и

«святой», «злобы».

Характер этот как бы выплывает из исторического потока, «стихии», и

снова исчезает в нем. Он как бы одержим жаждой «воплощения»,

личностности, и поэтому вся поэма — это поэма о человеческом лице, которого

ищет масса простых людей в революционную эпоху. И именно в связях и

сплетениях с Петрухой, а через него — и с историческим потоком, приобретают

своеобразную жизненную выразительность и художественную силу характеры

Ваньки и Катьки. Ванька противостоит Петрухе как раз тем, что совершенно не

одержим жаждой правды и справедливости, лишен черт духовности, и

потому — не трагичен. В итогах своей жизненной позиции он элементарно

победен («Арлекин») именно по бездуховности: эпоха революционных

потрясений для него явно всего лишь повод весело, в свое приказчичье

удовольствие пожить:

Он в шинелишке солдатской

С физьономией дурацкой

Крутит, крутит черный ус,

Да покручивает,

Да пошучивает…

Вот так Ванька — он плечист!

Вот так Ванька — он речист!

Катьку-дуру обнимает,

Заговаривает…

Вся огромная художественная выразительность тут — в связях с целым поэмы,

во внутренней контрастности с Петрухой, в том, что этот графически

экспрессивный и как бы моментальный портрет вдвинут в общую «высокую»

структуру поэмы, в трагедию. Чудо искусства тут в том, что все говорит об

обездуховленности, хотя ничего о ней прямо не сказано. Всю силу Ванька

получает от контекста трагедии, своим «моментальным» поведением полностью

отрицая ее для себя, полностью не приемля ее. Еще более грандиозным

художественным обобщением является образ-характер Катьки. Выразительная

сила его опять-таки в том, что он как бы самопроизвольно вырастает из

художественного целого поэмы, так «вкоренен» в контекст, что ни поступки

сами по себе, ни прямые характеризующие портретные детали не «покрывают»

целое образа во всей его глубине и динамике. «Пересказу» характер Катьки не

поддается полностью, его способна «пересказать» только вся поэма во всех ее

деталях, их соотношениях. Общий принцип соотношения с целым тут тот же,

что и у Ваньки: в атмосфере высокой «черно-белой» трагедии Катька

располагается по-своему комфортабельно, во всей своей массивной телесности

и решительно игнорируя именно ее высокие грани и масштабы. Но есть тут и

особая сложность в самом содержании образа и в способах авторского ввода

этой фигуры в художественную концепцию. Без дальних слов ясно, как важен

этот объект высокой трагической любви именно для художественной

концепции, поэтому тут не может быть односторонне-графического,

двухмерного решения, как в образе Ваньки. В письме Блока к Ю. П. Анненкову

от 12 августа 1918 г. есть замечательные элементы характеристики Катьки,

текстуально не содержащиеся в самой поэме: «… Катька — здоровая,

толстомордая, страстная, курносая русская девка, свежая, простая, добрая —

здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется…

“Толстомордость” очень важна (здоровая и чистая, даже — до детскости)» (VIII,

514). Примечательность характеристики в том, что всего этого в поэме нет, и

вместе с тем все — вполне «ложится» в образ. Впечатление такое, что

удивляешься: как можно было всего этого не увидеть в самой поэме.

Следовательно, образ отличается необычайной органикой, жизненностью, раз в