А. Блок. Его предшественники и современники

неточно. Реальный оригинал от него далек.

Критики пытаются найти у молодого Блока прямые и открытые связи с

реальным миром человеческих отношений, с действительностью — поэтому у

них и получается так, что «роман о Даме» может быть прочитан в кругу этих

отношений, «реально». На деле же у Блока очень острое чувство общего

неблагополучия, катастрофичности, и оно воспринимается в явных связях с

драматизмом личных отношений, но и то и другое принимает фантастическую

форму потому, что как раз отсутствует среднее звено: обычный ряд людских

связей, та повседневная жизнь, которая чаще всего образует «материю»

искусства. Это связано со стремлением Блока разделить и противопоставить

друг другу «космически-общее» и социально-общественное, в чем выражается

идейная незрелость Блока. Но косвенно в этом же проступает и сильная сторона

блоковской поэтической деятельности: неверие в мистические схемы,

обобщающие и подгоняющие под идеалистический шаблон реальные

отношения. В «театральном драматизме» блоковских лирических сюжетов

сказывается присущее Блоку, как большому поэту (хотя и «начинающему»),

чувство жизни.

Совсем иначе все в этом смысле у Андрея Белого: он не боится включения

в лирику действительной ситуации, потому что он верит в мистическую схему, с

которой прямо соизмеряется реальный материал. В «Золоте в лазури» есть

целый ряд стихов, где зарисовки реальных отношений по-особому лирически

освещены. Таковы стихотворения из раздела «Прежде и теперь». «Прежде» —

это стилизации под XVIII век, «теперь» — попытки нарисовать сегодняшних

людей. Вот стихотворение «Свидание» (1902):

Время плетется лениво

Все тебя нету да нет.

Час простоял терпеливо.

Или больна ты, мой свет?

Рисуется любовь современного «фабричного», рабочего; воспроизводится

бытовая обстановка, передается все в речевом колорите героя. Ситуация

освещена лирически — и одновременно иронически. В своем роде это —

стилизация; автор не сливается с героем, а смотрит на него сбоку: он и жалеет

героя, и видит его переживание как «недолжное», в свете мистического идеала.

Ирония тут близка к соловьевской: действительность берется в «синтезе» с

идеалом, и одновременно подчеркивается ее всегдашнее несоответствие

мистическим схемам Такой ход дает в итоге лирический гротеск: «быт» всегда

62 Чуковский К. Книга об Александре Блоке, с. 28 – 29.

обобщен, как смешной кошмар:

Я встревожен назойливым писком:

Подоткнувшись, ворчливая Фекла,

Нависая над улицей с риском.

Протирает оконные стекла.

(«Весна», 1903)

В финале откровенно выражен «недолжный», гротесковый характер

действительности, вечно далекой от идеально-мистических стремлений:

В синих далях блуждает мой взор.

Все земные стремленья так жалки…

Мужичонка в опорках на двор

С громом ввозит тяжелые балки.

Все здесь в художественном смысле благополучно, потому что всему отведено

свое место: низкая действительность всегда низка, и рисовать ее следует

именно такой, без всякой боязни. Высокий идеал — всегда «в синих далях» и

всегда в «синтезе» с этой низкой действительностью. Все на своих местах, и

всему свой порядок.

Для молодого Блока, напротив, именно действительность, обычные

отношения людей постепенно становятся тревожной проблемой. Напряженное

несоответствие между высоким трагическим романом и повседневной

действительностью все больше осознается как выражение «общей тревоги». В

письме к отцу от 8 февраля 1902 г. еще относительно спокойно констатируется

отсутствие «естественной и свободной» жизни в стихе: «Вообще я мало где

бываю и чувствую себя в некоторой отделенности от внешнего мира,

совершенно, однако, естественной и свободной, находящей свое разрешение в

довольно большом количестве стихов, по-прежнему, несмотря на гражданские

струи, лишенных этих преимуществ» (VIII, 28 – 29). Однако уже в письме к

отцу от 8 августа 1902 г. формулируется возможный ближайший выход из

коллизии между напряженностью драматизма в стихе и характером

повседневной жизни: «… все еще мне мечтается о крутом (не внезапном ли?)

дорожном повороте, долженствующем вывести из “потемок” (хотя бы и

“вселенских”) на “свет божий”» (VIII, 40). «Вселенские потемки» тут означают

общее катастрофическое положение мира, осмысляемое Блоком как

«космическое» состояние, в отрыве от непосредственных жизненных

отношений, от социальных начал, от общественной жизни. Включение

непосредственных жизненных отношений в художественное изображение далее

предполагается в виде охвата их также общей катастрофической концепцией

мира: «Однако этот свет, на иной взгляд, может оказаться еще метафизичнее,

еще “страннее” потемок. Но ведь и здравый Кант для иных мечтателен не в

меру. Вообще-то можно сказать, что мой реализм граничит, да и будет, по-

видимому, граничить с фантастическим (“Подросток” Достоевского)». «Такова

уж черта моя» (VIII, 40). Задумываясь над соотношением материала

повседневной жизни и «фантастичности» космической картины мира,

свойственной его лирике, Блок нисколько не склонен подгонять этот разрыв под

некую выдуманную гармонию, «синтез». Напротив, он подчеркивает дуализм,

разорванность. В этом смысл упоминания имени Канта. Немецкий дуалист

фигурирует тут как «здравый» философ, трезво констатирующий объективный

характер противоречивости мира. Дело не в том, верно или неверно Блок

понимает Канта, но в ходе его собственной мысли: ставя себе задачу более

точного изображения повседневных отношений, Блок не собирается подгонять