А. Г. Орлов-Чесменский
Шрифт:
— Это ревность, Алексей Григорьевич?
— Что в ней плохого? Это естественное чувство верного слуги, которому мешают служить его сюзерену. Так вы не хотите нам с Гришей сказать, в чем опередил нас канцлер?
— Ничего любопытного: речь шла об узнике Шлиссельбурга.
— О нем уже все, надо полагать, забыли.
— Канцлер уверен, что нет и что в любую минуту им могут воспользоваться для бунта против законного монарха.
— А кто может знать о его существовании, государыня? Помнится, батюшка говорил, его имени не было ни в каких государственных документах.
— Покойная императрица-тетушка специально об этом позаботилась.
— И всего этого Бестужеву кажется мало. У него родился собственный прожект?
— Да. Он предложил идею моего брака с бывшим императором.
— С бывшим императором? Для вас, государыня?
— Я наотрез отказала ему, Гришенька.
— Вот, значит, как обернулся канцлер.
— Он имел в виду объединение двух ветвей потомков государя Алексея Михайловича и уверял, что это никак не скажется на моем единовластии.
— Вот как. А то, что былой император отлично знает свое происхождение и свои права, то, что он постоянно кричит о них, что ему никто не сумеет заткнуть рта во дворце, как его ни сторожи, об этом Бестужев не говорил? Не знаю, говорил ли вам об этом Никита Иванович Панин?
— Значит, верно, что надо искать выход, Алексей Григорьевич, значит, не так уж и не прав старик Бестужев.
— Верно. Только выход должен быть другой, на который у него ни преданности вам, ваше императорское величество, ни смелости не хватит. Не ему о вас заботиться, не ему!
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
…Оставшихся арестантов содержать по-прежнему, еще и строже и с прибавкою караула, чтобы не подать вида о вывозе арестанта; в кабинет наш и по отправлении арестанта перепортовать, что он под вашим караулом находится, как и прежде репортовали.
…Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкой или плетью.
…Ежели паче чаяния случится, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколь можно и арестанта живого в руки не давать.
…Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер, без именного за собственноручные Ее императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта
у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать.ПЕТЕРБУРГ
Петергофский дворец
Екатерина II, Н. И. Панин
— Государыня! Государыня, у меня нет слов. Это ужасно. Ужасно и бессмысленно!
— О чем вы, граф? Прежде всего придите в себя? Вам дурно?
— Государыня, вы поручили мне опеку над бывшим императором Иоанном Антоновичем, и вот…
— С ним что-то случилось? Он бежал? Его пытались освободить? Он погиб?
— Государыня, это моя вина. Исключительно моя. Надо было внимательнее проверять караул, самому дознавать каждого офицера.
— Довольно, Панин. Я не хочу выслушивать ваши причитания, объясните толком, что произошло!
— Государыня! Иоанна Антоновича больше нет в живых…
— Так что же? В чем же причина вашего отчаяния? Я не понимаю вас, граф, вы стерегли или берегли бывшего императора, никому не нужного безумца с амбициями самодержца?
— Конечно, стерег, но как же плохо! Вы, государыня, с вашим человеколюбием никогда не простите мне моей оплошности!
— Граф, единственно чего я требую — связного рассказа о случившемся. Но вы вполне уверены, что Иоанна Антоновича нет в живых? Это единственно, что важно. Ваши сведения не могут оказаться слухом?
— Я сам видел несчастного — он зарублен десятком сабельных ударов. Это прямое и злодейское убийство, которого я не смог предупредить.
— И не должны были.
— Я не понимаю вас, ваше императорское величество.
— Я уверена, никто из офицеров не допустил никакого нарушения инструкций и все они точно соблюдали императорские предписания — разве не так? Но я жду сколько-нибудь связного рассказа.
— Государыня, это оказался заговор, и я обещаю вам, что расследую дело самым доскональным образом.
— Вас никто на это не уполномочивает, Панин. Объект ваших наблюдений перестал существовать, значит, вы просто освободились от лишней и не слишком приятной обязанности. Я благодарю вас, что вы так долго ее выполняли. Но где же ваш рассказ, граф?
— Государыня, все дело в том, что в гарнизоне Шлиссельбургской крепости оказался подпоручик Смоленского пехотного полка Яков Васильевич Мирович.
— Чин невысокий, но имя мне кажется знакомым.
— Откуда бы вы могли о нем слышать, ваше императорское величество! Он родился в Сибири, где отец его находился в ссылке.
— Значит, сын бунтовщика.
— И внук бунтовщика, государыня. Мировичи — богатые и знатные малороссийские дворяне, не признававшие московских государей. Достаточно сказать, что дед этого Мировича Федор изменил государю Петру Великому и переметнулся на сторону шведского Карла XII. После поражения Карла он вообще бежал в Польшу. Отец также неоднократно пробирался в Польшу, за что и был сослан в Сибирь.
— Да уж, такому человеку было не место в гарнизоне.
— Об этом следовало прежде всего позаботиться коменданту Бередникову, а он не только ничего не доложил мне о Мировиче, но еще и разболтал, что за узник содержится в крепости.