А. Г. Орлов-Чесменский

— Корнета-то как же привезли? Как государыня о нем объявила?

— А никак. Будто по службе ему здесь так и надлежит быть. Камердинеру велела для него дверь открытой в каждую пору дня и ночи держать.

— И что корнет?

— Веришь, дядюшка, вроде бы стеснялся. Входить-выходить из апартаментов твоих краснел все, бочком проскочить старался. Против тебя все большое опасение имели: как бы ненароком не вернулся, как бы гневом не вскипел. Вот солдат-то и поставили.

— Корнета стеречь!

— Его самого. Меня государыня на спытки пригласить изволила. Мол, кому служить будешь, Анна Степановна, — мне или дядюшкам своим. Что тут скажешь? Вам, ваше императорское величество. Она улыбнуться изволила, а потом посуровела: чтобы больше у меня за Орловых не хлопотать. Поняла ли, Анна Степановна? Оттого и боялась разговор завести, чтоб тебя приняла. Время выбирала. Хоть как хочешь, Григорий Григорьевич, казни, а должна я тебе правду сказать: не читала государыня твоих писем. Ни единого. Все генерал-адъютанту для распечатывания отдавала.

— Вот, значит, до чего дошло!

— Кабы того хуже не стало! Я ведь не встречи твоей с государыней просила — аудиенции, чтобы тебе самому о Фокшанах все как есть доложить. Потому и — не серчай, Бога ради, Григорий Григорьевич, при разговоре вашем генерал-адъютант будет. Для порядку.

— Это кто, не корнет ли?

— Он самый, дядюшка. Был корнетом, стал камергером. Слава тебе, Господи, никого в переходах не встретили. Теперь уж, Григорий Григорьевич, вы сами. Я только помехой буду.

…Дверь отворилась, не скрипнула. Портьера бархатная-едва отодвинулась. Государыня за бюро сидит. Голову подняла — не улыбнулась, руки не протянула. Глаза холодные, как мартовский снег на набережной — под серой пленкой. Видит — не видит. Молчит. За спиной — мальчик в расшитом камергерском мундире. Корнет! К нему обернулась, что-то вполголоса сказала, улыбнулись оба.

— Вы просили об аудиенции, граф. Я не могла вам в ней отказать, памятуя вашу неизменную ревность к нашему престолу. Хотя и не догадываюсь о причине вашего желания.

— Государыня, я из Фокшан…

— Знаю, что из Фокшан. Знаю, что переговоры приняли там некорыстный для державы нашей оборот.

— Государыня, представители Порты не иначе нашли поддержку со стороны французской державы.

— Естественно. Но у французского короля не было тех побед, которых добились российские военачальники. Сила была на нашей стороне, и успех на полях сражений также. Тем не менее переговоры велись крайне неудачно.

— Ваше императорское величество, все уперлось в вопрос о Крыме. И я не думаю, чтобы нельзя было найти выгодного для нас решения.

— Вы не сомневаетесь, граф. Отлично! Как же в таком случае вы осмелились без моего разрешения оставить Фокшаны, забыть о своих обязанностях чрезвычайного и полномочного посла и вернуться в Петербург?

— Ваше величество, до меня дошли слухи, в которых я теперь имел возможность убедиться…

— С каких пор слухи — какими бы они ни были! — стали заменять приказы императрицы? Это непростительное легкомыслие! Или пренебрежение моими поручениями. И то, и другое одинаково преступно и недопустимо!.

— Государыня, я не могу представить, чтобы кто-то мог меня заподозрить в легкомыслии или пренебрежении моими обязанностями. Вся моя предшествующая служба…

— Вот именно — предшествующая! Люди меняются, граф. Былое рвение остывает, придворные развлечения становятся важнее служебных обязанностей.

— Этого невозможно отнести ко мне!

— Можно, можно, граф. Я убеждена: переговоры в Фокшанах могли пойти иначе, если бы вы серьезней к ним подготовились здесь, в Петербурге, не тратя попусту времени на прогулки с моими фрейлинами.

— Совершенно случайные и ни к чему не обязывающие встречи!

— Я не собираюсь здесь заниматься судебным разбирательством — это дело вашей совести. Вполне возможно, вам настала пора, граф, жениться, обзавестись собственным домом и хозяйкой.

— Из меня никогда не получился бы домосед.

— Меня не интересуют такие подробности, граф. Конечно, возможно и иное объяснение вашей неудачи. Просто задача оказалась выше ваших возможностей, и вы устремились в Петербург за поддержкой и советом, которых вам никто не обязан давать.

— Не мне судить, ваше величество, о моих способностях, но вы оценивали их куда выше во время морового поветрия в Москве.

— Да, между прочим, чума в Москве продолжается вплоть до сегодняшнего дня, и за счет государства там уже похоронено около шестидесяти тысяч человек. Ко времени вашего приезда в Москву это число было едва ли не вдесятеро меньшим.

— Но вам угодно было меня отозвать из старой столицы, ваше императорское величество. Я, не задумываясь, остался бы там до полного истребления заразы.

— Путем виселиц и вырывания ноздрей? Вы не приобрели таким путем себе сторонников в Москве. Мне докладывали, что ваше имя упоминается в толпах с ненавистью. Я не придаю этому принципиального значения, и все же. Да, но к делу. С чем вы пришли, граф?

— Ваше величество, я умоляю вас об аудиенции с глазу на глаз.

— Это слишком смелое желание, граф, тем более, что оно не имеет никаких обоснований.

— Государыня, я хотел бы своей службой доказать…

— Я предоставлю вам такую возможность, граф. Возвращаться на конгресс вам действительно бессмысленно. Что ж, отправляйтесь в Ревель и займитесь там обеспечением нашего флота, а там будет видно. Прощайте, граф Орлов.

ИТАЛИЯ Тоскана. Квартира князя Ф. Н. Голицына Ф. Н. Голицын, А. Г. Орлов, И. Кристинек, русские морские офицеры

— Мы не испугали своим нашествием, князь?

— Полноте, граф. Я специально выбрался в Тоскану, чтобы повидаться со своими старыми добрыми друзьями.

— Удивительно, как дядюшка отпустил вас. Мне довелось слышать, что Иван Иванович Шувалов очень ревностно оберегает покой ваших занятий.