Адмирал Канарис

Из Нюрнбергского процесса против главных военных преступников известно, что и эта акция протеста Канариса, как бы хорошо она ни была обоснована в моральном и в юридическом смысле, осталась безрезультатной. Кейтель сделал на полях докладной пометку, где он хотя и признает, что мнение начальника разведки соответствует солдатским понятиям рыцарской войны, однако добавляет: «Здесь идет речь об уничтожении мировоззрения. Поэтому эти меры одобряю и поддерживаю».

Данные примеры еще раз показывают настойчивое стремление Канариса придать войне гуманные формы и уберечь германский вермахт и его репутацию от грязи.

Перевод штаб-квартиры фюрера в Восточную Пруссию и тот факт, что Кейтель теперь большую часть времени находился там, вызвало необходимость более частых визитов Канариса в штаб-квартиру фюрера. Неподалеку от «Волчьего логова», как называли штаб-квартиру, расположенную под Растенбургом, и штаб-квартиры верховного командования армии разведка создала узел связи, что отвечало желанию верховного командования армии иметь как можно более тесный контакт между учреждением разведки, получающим информацию о ситуации на Восточном фронте, и отделением иностранных армий Востока, подчиняющимся старшему квартирмейстеру. Узел связи абвера находился под руководством особенно опытного и знакомого с положением дел на востоке офицера разведки. И у Канариса была там квартира, которая всегда находилась в его распоряжении. Когда во время военного похода в 1942 году штаб-квартира фюрера была переведена в Винницу, упомянутое подразделение разведки было перенесено в тот же район и расположилось в Воронино неподалеку от Винницы, где для Канариса также было выделено помещение. Кроме упомянутого узла связи, который был подведомствен первому отделу разведки, служебная группа заграничного отдела имела в штаб-квартире фюрера своего офицера, который был прикомандирован к штабу руководства вермахта.

Во время визитов в штаб вермахта Канариса сопровождал обычно кто-нибудь из его начальников отделов в зависимости от того, какие конкретные вопросы должны были обсуждаться с Кейтелем. Прежде чем Канарис являлся на совещания с упомянутыми высокими инстанциями, он обычно сначала просил офицеров из зарубежного отдела разведки, которые хорошо знали местную ситуацию, проинформировать его о том, что случилось в штаб-квартире. Канарис вообще имел привычку узнавать таким косвенным путем обо всем, что происходило в окружении Гитлера, но здесь играло роль то обстоятельство, что он как человек слишком плохо чувствовал себя в атмосфере штаб-квартиры фюрера, чтобы затягивать свое пребывание там дольше, чем это было необходимо по службе. По окончании своего доклада или своих переговоров у Кейтеля (в противоположность показаниям Йодля в Нюрнберге он бывал у Гитлера очень редко, самое большее — четыре-пять раз в году в крайнем случае), поговорив также с Варлимонтом или Йодлем, он обычно тут же удалялся. В особенности он избегал возможности, которую так любило использовать большинство посетителей штаб-квартиры фюрера, в обеденное время или за ужином принять участие в казино, находившемся в штаб-квартире Гитлера, чтобы при этом услышать от адъютантов и других офицеров из окружения Гитлера новейшую информацию о его взглядах и намерениях. Большинство людей из окружения Гитлера были ему несимпатичны; вся атмосфера штаб-квартиры угнетала его. Кроме того, имело значение также то, что Канарис не любил попоек, длящихся до глубокой ночи, а это было необходимо, если нужно было действительно что-либо узнать. Он имел обыкновение уже в 21.30 идти спать. Своим спутникам он обычно полусерьезно-полушутя говорил, что, по его мнению, только злые люди остаются по доброй воле на ногах до десяти вечера.

После провала наступления на Москву в штаб-квартире фюрера царило подавленное настроение. Тот факт, что Браухич был уволен, став козлом отпущения, должен был тем, кто прежде верил в продолжение серии гитлеровских успехов, показать, что наметился серьезный перелом. Об отставке Браухича было известно только в тесном окружении Гитлера. Поэтому сообщение о вступлении Японии в войну, пришедшее на следующий день, было воспринято со вздохом облегчения, причем большинство офицеров даже в самых высоких штабах не слишком задумывались над тем, что одновременно Соединенные Штаты со своей мощной армией открыто примкнули к лагерю союзников, воюющих на стороне противника. Однако Канарис ни минуты не заблуждался насчет последствий этого события. Он предостерегал от переоценки японской победы в Перл-Харбор. Конечно, как морской офицер он прекрасно понимал, что уничтожение такой значительной части американских боевых кораблей давало японцам свободу для их экспансии в желанные южные районы. Но он также ни минуты не забывал о неслыханном превосходстве американского военного потенциала. «Не позволяйте вводить себя в заблуждение, господа, — говорил он своим начальникам отделов при обсуждении результатов в Перл-Харбор. — Вы не знаете мощность американской кораблестроительной промышленности. Они восполнят свои потери за полтора года».

Из времени визитов в узел связи и штаб-квартиру в памяти участников этих визитов сохранилось несколько эпизодов. Однажды руководитель узла связи разведки докладывал начальнику службы о ситуации, стоя перед картой расположения армий. «Мы установили, что нашим 180 дивизиям противостоит около 500 русских дивизий. Из них половина установлена с абсолютной точностью, еще четверть — с вероятностью в 75 %, а вторая четверть с вероятностью в 50 %. Но, господин адмирал, те там (в верховном командовании армии) не хотят мне верить. Такова моя участь». В ответ на что Канарис сухо заметил: «Штаб руководства вермахтом мне тоже не верит».

Был конец 1942-го или первые месяцы 1943 года. Канарис с одним из своих руководителей отдела поехал в штаб-квартиру фюрера и после совещания у Кейтеля еще некоторое время прогуливался вблизи «Волчьего логова», прежде чем вернуться в свой штаб. Его спутник обратил внимание на то, что Гитлер как раз вышел из одного барака и, беседуя с адъютантом, тоже ходил неподалеку взад-вперед. Спутник Канариса мечтательным голосом сказал: «Если выстрелить с такого расстояния, то промаха бы не было». Канарис ответил тут же: «Так сделайте же это!»

Оба высказывания были сделаны совершенно инстинктивно. Они не имели никакого практического значения уже потому, что, не говоря уже о других сторонах дела, и Канарис, и его спутник были без огнестрельного оружия. Они, однако, были знаменательны тем, что хорошо отразили настроение в широких кругах немецкого движения Сопротивления: там все яснее понимали, что без устранения Гитлера нельзя изменить отчаянную ситуацию, которая с каждым днем все ухудшалась. К этому убеждению пришел также генерал-полковник Бек (это было примерно тогда, когда произошла катастрофа под Сталинградом), который был, бесспорно, руководителем заговорщиков. Планы того периода, в которых важную роль играл генерал Олбрихт, начальник общевойсковой службы, предусматривали совершение покушения на Гитлера. (Важная роль генерал-полковника определялась его решимостью и занимаемым им ключевым положением.) Канарис в душе еще не совсем примирился с мыслью о покушении, хотя умом он понимал всю необходимость этого шага. Он также не возражал, когда внутри разведки начали подготовку к покушению. Он был более чем наполовину обо всем осведомлен, однако не хотел иметь подробную информацию.

При всех проектах такого типа решающую роль играл вопрос: где достать надежный взрыватель, который не будет заметен, потому что в нем нет тикающего механизма. Второй отдел разведки и, соответственно, подчиненная ему войсковая часть «Бранденбург» были среди заговорщиков единственной инстанцией, которая легально имела дело с подобной аппаратурой. Поэтому Канарис знал, что этому отделу было поручено достать необходимый взрыватель. В действительности незадолго до неудавшегося покушения на самолет Гитлера, совершенного начальником главного штаба группы армий «Центр», генералом Геннингом фон Тресковом и старшим лейтенантом фон Шлабрендорфом в марте 1942 г., он сам возил в своем самолете такие взрывчатые устройства в Смоленск, где находилась штаб-квартира группы армий. С офицером генерального штаба, полковником фон Герсдорфом, участвовавшим в осуществлении покушения, у Канариса были хорошие личные отношения, хотя они никогда не говорили о запланированном покушении.

Офицеры генерального штаба поддерживали тесные контакты, служебные и личные, с офицерами разведки, прикомандированными к их службам; от них они получали информацию, поступающую в первый отдел разведки. Для Канариса эти хорошие отношения были очень важны, потому что он все яснее чувствовал, что в штабе руководства вермахта ему уже не давали неприкрашенную картину положения на фронтах. Поэтому свои сведения об обстановке на аренах боевых действий он доставал неофициальным путем от офицеров генерального штаба. Кроме того, они были довольно хорошо осведомлены о планах СД, и Канарис узнавал от них во время беседы в узком кругу, часто с глазу на глаз, многое о злодеяниях, которые во все более широких масштабах совершались на Востоке. То, что офицеры, которые не были по службе подчинены Канарису, в нарушение «Приказа № 1», согласно которому все служебные дела можно было обсуждать только с непосредственными участниками, давали ему такие подробные сведения из своей служебной сферы, можно объяснить способностью Канариса внушать людям самого разного типа глубокое доверие к себе. Многие из новых сотрудников Канариса, которые в течение 1943 г. пришли в разведку на место начальников отделов, выбывших в связи с отправкой их на фронт, были взяты из круга офицеров генерального штаба, например, полковники фон Фрейтаг-Лорингхофен и Ганзен.

Поездка в Смоленск имела, помимо прочего, своей целью также зондирование позиции главнокомандующего группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Клюге относительно планов покушения и переворота. С давних пор Остер поддерживал отношения с Клюге, который тоже носился с идеей совершить переворот; однако разговор Канариса с ним в Смоленске прошел неудовлетворительно, и начальник абвера на обратном пути открыто выразил Лахоузену и Донаньи, которые сопровождали его в этой поездке, свое недовольство и разочарование по этому поводу. «Наши генералы не решатся», — сказал он.

Отношение Канариса к генералам, которые никогда не проявляли большого энтузиазма, с течением войны становилось все более скептическим. Исключение составляло его отношение к фельдмаршалу фон Леебу. Тот был известен как верующий католик, и гестапо подозревало его в «конфессиональных связях», но именно по этой причине Канарис ему полностью доверял и говорил с ним совершенно открыто о своих заботах и опасениях.

Если с начальником генерального штаба Гальдером у Канариса были по-человечески хорошие отношения, хотя он ругал Гальдера за недостаток решимости, то со сменившим его Цейцлером у Канариуса не было ничего общего. Возможно, Канарис был не совсем справедлив по отношению к новому начальнику генерального штаба, который, подчиняясь стратегу-любителю Гитлеру, находился в весьма незавидном положении.