Адмирал Канарис

Но мы здесь видим случай, когда чисто внешнее впечатление, произведенное человеком на Канариса, с самого начала исключало всякую возможность контакта с ним. Среднего роста здоровяк Цейцлер со своим розовым круглым лицом составлял слишком резкий контраст с одухотворенным Канарисом, который к тому времени был как комок нервов. Цейцлер уже по своему внешнему виду казался ему неотесанным чурбаном, в котором нельзя было заподозрить душевные качества и широту взглядов, какими, по его мнению, должен обладать каждый, кто хотел стать последователем старого Мольтке. «Гениальный начальник генерального штаба нам не нужен, у нас ведь есть фюрер», — прокомментировал Канарис назначение Цейцлера, оставив неясным, процитировал ли он изречение кого-то из окружения Гитлера или это был сарказм его собственного производства.

К операциям, которые по распоряжению Гитлера одновременно с войной в Советском Союзе проводились или планировались на Ближнем и Среднем Востоке, Канарис с самого начала относился скептически, потому что был убежден, что они не могут иметь успеха без завоевания морского господства по меньшей мере в Восточном Средиземноморье. А о том, чтобы в этих водах немецкие вооруженные силы могли победить британский Средиземноморский флот, по его мнению, не могло быть и речи. Зато Канарис проявлял живой чисто художественный интерес к колоритному и романтическому облику восточных политиков, которые участвовали в этих планах и действиях. Посланник Отто Кип, служивший в группе «Зарубежье» в качестве офицера запаса, был не так уж не прав, когда однажды при случае сказал о Канарисе: «Старик никак не может забыть игры в индейцев».

Среди арабов, которые после провалившегося восстания иракского премьер-министра Эль Гайлани собрались в Берлине, самым интересным человеком был для Канариса муфтий из Иерусалима. Канарис знал ситуацию в Передней Азии по собственным наблюдениям. В 1938 г. он вместе с Гроскуртом, тогда майором, совершил туда поездку, которая привела его в Багдад. Во время этой поездки он впервые познакомился с муфтием. Поездка, конечно, проходила, инкогнито. Однако выяснилось, что оба восточных путешественника были скорее экспертами по вопросам шпионажа, привыкшими сидеть за зеленым столом, а не шпионами-практиками. Приехав в отель в Багдаде, Гроскурт по рассеянности записал не то имя, которое было указано в его заграничном паспорте, а свое действительное имя, и должен был по этому поводу выслушать множество упреков своего шефа. Через несколько дней он взял реванш, с иронией указав на сорочки, возвращенные из прачечной. На этих сорочках было указано подлинное имя Канариса. Впрочем, маленькие промахи им не повредили, потому что британская секретная служба, конечно же, знала, кем были эти двое путешественников.

Когда в апреле 1941 г. Эль Гайлани призвал к борьбе с англичанами, из Германии в Багдад кроме посланника Гроббы полетел также майор разведки. Когда восстание провалилось, между майором и Гроббой возникли значительные расхождения во мнениях, что отразилось также на отношениях между министерством иностранных дел и абвером. Канарис встал на защиту майора, так как в нападках Гроббы он увидел попытку свалить на разведку провал в Ираке.

Муфтий, который после подавления восстания в Ираке сначала отправился из Багдада в Тегеран, в конце 1941 г. появился в Берлине. В последующее время он часто встречался с Канарисом, обсуждая планы создания арабского легиона. Канарис хорошо относился к этому человеку, овеянному легендами и интригами, однако он невысоко оценивал его политику, считал ее бесперспективной и догадывался, что муфтий пытается извлечь для себя выгоду из разногласий между министерством иностранных дел и разведкой. Канарис любил беседовать с интеллигентными людьми, а в интеллигентности муфтию нельзя было отказать. Кроме того, из бесед с ним можно было многое узнать об извилистых путях восточной политики, а такую возможность Канарис никогда не упускал. Беседы проходили чаще всего на французском языке, которым муфтий, как и английским, хорошо владел. От арабского легиона, который был в то время сформирован большей частью из добровольцев, набранных из военнопленных, бывших родом из Северной Африки, являвшейся французской колонией, разведка имела пользу только постольку, поскольку она набрала себе оттуда связных арабской национальности. Сам Канарис уже осенью 1940 г. во время визита в Бордо нанял себе слугу из Алжира по имени Мохаммед, который до конца войны исполнял свои обязанности и вместе с поварихой-полькой придавал дому Канариса «космополитическую окраску».

Серьезнее, чем муфтий, показался Канарису индийский политик Субхас Чандра Бос, один из руководителей Индийского национального конгресса. Бос, который долгое время находился в английском плену, приехал в Берлин как политический беженец. Сначала он надеялся, что победа Германии над Англией благоприятно повлияет на освободительную борьбу его народа. Канарис и в этом случае очень скептически отнесся к перспективам восстания, направляемого из Берлина, в противоположность министерству иностранных дел и соответственно министру иностранных дел Германии, которые долгое время проявляли живой интерес к Босу, так как ожидали, что крупное восстание в Индии ослабит Великобританию. Верховное командование армии также интересовалось Босом и планировало сформировать индийский легион из индийских военнопленных, находившихся в Северной Африке. Разведке было поручено сбросить на парашютах в восточной части Персии около сотни индийцев, которые должны были подготовить почву для восстания против англичан. Из Персии наиболее подготовленные к выполнению своей задачи индийцы должны были в одиночку или маленькими группами пробиваться через Белуджистан в Индию. Индийцы, набранные для этой операции в группу под кодовым названием «Баядера», были собраны в лагере к востоку от Берлина, одеты в немецкие униформы и прусские военные сапоги, хотя и остались в тюрбанах, и начали подготовку для выполнения своего задания.

Операция ничего не дала. После того как немецкое наступление на Кавказе зимой 1942–1943 г. ничем не закончилось, а поражение под Сталинградом окончательно отдало инициативу в руки противника, интерес к авантюрам на Среднем Востоке ослаб. Бос был эвакуирован на подводной лодке в Японию. На этом беседы между Канарисом и индийским политиком, в ходе которых тот обычно высказывался очень разумно и открыто, закончились.

Шестнадцатая глава Против расширения войны

После того как войну не удалось предотвратить, Канарис ни на минуту не прекращал поиск средств и путей, чтобы окончить ее как можно скорее и с наименьшими потерями. О предпринятых зимой 1939–1940 г. попытках связаться через Ватикан или другими путями с противниками войны уже упоминалось. Подобные попытки продолжались и в последующие годы, но не дали ощутимых результатов.

В своих усилиях Канарис руководствовался стремлением предотвратить ненужное кровопролитие и уничтожение культурных ценностей.

Любое кровопролитие он считал ненужным в войне, неправомерность и бессмысленность которой он видел с самого начала, в войне, которую Германия, по его мнению, не могла выиграть. Поэтому к победам Гитлера в Польше и Франции он относился так же, как и к бескровным завоевательским походам на Австрию и Чехословакию. Он с самого начала знал, что эти военные успехи, достигнутые первоначально с относительно малыми жертвами, будут поддерживать манию величия Гитлера и толкать его на все более рискованные и кровавые авантюры, и тем тяжелее будет несчастье, которое постигнет Германию в конечном итоге. По этой же причине он считал постоянное расширение войны и вовлечение в нее все новых государств и народов несчастьем для всех участников, для всего мира и в особенности для Германии. Конечно, для высокопоставленного офицера, начальника разведки одной из мощнейших военных машин, когда-либо существовавших в истории, это была парадоксальная ситуация. Но Канарис был не хладнокровным, жестоким главным шпионом, как его любят изображать, а душевным, гуманным, необыкновенно тонким человеком с ярко выраженным чувством личной ответственности перед богом и людьми. Для него каждый новый союзник Гитлера означал продление конфликта, новые разрушения культурных ценностей, уничтожение человеческих жизней и в конечном итоге отягчение вины, которая однажды ляжет не только на непосредственных участников, но и на весь немецкий народ. И, наоборот, он был рад, если кто-то из союзников стран «оси» выходил из войны, потому что для всех стран это означало поворот к миру, а для Германии шанс на свержение преступной системы и уменьшение людских потерь, моральных и материальных ценностей. Кроме того, чем дольше продолжалась война, тем отчетливее чувствовал Канарис, что ее затягивание таило в себе большую опасность для всего западного мира, так как на место гитлеровской угрозы шла не менее страшная угроза — большевизм, набиравший силу. В мемуарах Уинстона Черчилля о Второй мировой войне есть размышления об отношениях между генералом Франко и руководством стран «оси». К своему удивлению, мы видим, что британский государственный деятель также и впоследствии выражал недоверие по поводу того, что Франко, которого он считал «ограниченным тираном», не имел другой цели, кроме как «уберечь свой истекающий кровью народ от новой войны». Цель Франко Черчилль наверняка понимал правильно. Но при этом он заблуждался относительно роли, которую играл Канарис в вопросе, должна ли Испания вступить в войну. По словам Черчилля, через три недели после визита испанского министра иностранных дел Серано Суньера к Гитлеру, состоявшегося в ноябре 1940 г. в Берхтесгадене, Канарис был послан в Мадрид, чтобы обсудить подробности вступления Испании в войну. По словам Черчилля, Канарис предложил Франко вариант, согласно которому немецкие войска 10 января 1941 г. должны были перейти испанскую границу; это должно было послужить началом наступления на Гибралтар, запланированного на 30 января. Далее Черчилль отмечал, что адмирал был удивлен, когда Франко ответил ему, что Испания не может вступить в войну в назначенное время.

Мнение Черчилля по этому вопросу, возможно, опиралось на отчеты его мадридского посла того периода и заметно искажало картину действительного хода событий. Прежде всего нужно сказать, что предложение, касающееся вступления Испании в войну 10 января 1941 г., было сделано Франко гораздо раньше и ни кем иным, как лично Гитлером во время их встречи в Генуе 23 октября 1940 г. Но уже тогда каудильо встретил это предложение очень вяло; сроки так и не были установлены, что вызвало досаду у Гитлера и Риббентропа.

Затем в начале декабря Гитлер поручил послу в Испании фон Штореру сделать запрос, как обстоит дело с испанскими планами относительно Гибралтара, и тот получил от Франко ответ, что в связи с плохой подготовленностью Испании к войне и неудовлетворительным положением со снабжением Испания не в состоянии вступить в войну в то время, когда этого хотел Гитлер.

То, что Канарису было поручено параллельно со Шторером также прозондировать почву в этом вопросе, является лишь еще одним подтверждением двуличия Гитлера в его проведении внутренней и внешней политики. Гитлер был невысокого мнения о Шторере, как, впрочем, обо всех служащих дипломатической миссии. Он надеялся, что Канарис добьется больших успехов, так как знал о его хороших личных отношениях с Франко. Что у Канариса могло быть другое мнение по вопросу о целесообразности вступления Испании в войну, ему в тот момент, вероятно, не приходило в голову.

В любом случае Канариса меньше всего могла удивить отрицательная позиция Франко. Это было невозможным уже потому, что между начальником немецкой разведки и высокопоставленными испанскими генералами, занимавшими руководящие посты, по крайней мере с периода гражданской войны в Испании существовали тесные и дружественные отношения. Сотрудники мадридского филиала немецкой разведки вспоминают, что Канарис, прежде чем отправиться на переговоры с главой испанского правительства, проводил сначала на основе широкого и исчерпывающего материала, имевшегося в этом отделении разведки, тщательный анализ состояния испанских сухопутных, морских и военно-воздушных сил. Пользуясь этой информацией, он хотел, как он объяснил одному близкому ему офицеру боевой группы при испанском отделении немецкой разведки, на переговорах с каудильо сразу же начать с заявления, что хотя он прибыл из Берлина с поручением решить вопрос о сроках вступления Испании в войну, однако на месте уже удостоверился в том, что состояние испанского военного потенциала не позволяет Испании пойти на такое решение.