Адмирал Нахимов

адмиралов не сделают того, что делал один Павел Степанович. Будем

надеяться, что авось господь сжалится над нами и пошлет ему

облегчение; по крайней мере хоть еще несколько бы времени прожил.

Да, признаться сказать, никто из нас не думал, что Павел

Степанович будет ранен прежде нас; все как-то твердо верили в его

счастливую звезду, потому что с самого начала осады он нисколько не

берег себя и являлся всегда там, где больше опасности. Сию

секунду прислали нам сказать, что Павел Степанович умер. Мир праху

твоему, добрый наш начальник, и вечная память. Вот как скоро

переходит человек в вечность. Пожалуйста, друзья мои, отслужите

по нем панихиду. Хоть вы его и не знали, но должны были любить,

во-первых, потому, что он был верный слуга царю и отечеству,

а во-вторых, и человек такой благородной души, каких мало. Оно,

может быть, и к лучшему, что он скончался; по крайней мере, не

будет страдать. Жаль, что я не буду на похоронах — нельзя отлу-

читься с батареи, но помолюсь за него один искренно. Грустно,

друзья мои, потерять такого человека, как Павел Степанович;

поверите ли, что при одной мысли об этом слезы навертываются на

глазах.

Сегодня настала тяжкая, печальная минута, которой

Севастополь так долго страшился. Сегодня Черноморский флот лишился

своего героя-вождя и облекся в тот сердечный траур, который не

знает ни меры, ни срока! Доблестный наш адмирал незабвенный

Нахимов скончался сего числа в 11 часов и 10 минут утра и

скончался, не увидав конца начатого им достославного дела, в то

именно время, когда все ожили в ожидании того блаженного часа, в

который черноморской семье суждено будет отпраздновать

освобождение Севастополя под победоносным флагом своего возлюбленного

начальника. Павел Степанович так часто и так явно был храним

промыслом, что все невольно привыкли считать его жизнь

заветною, по крайней мере, до тех пор, пока сам Севастополь не

погребет его в своих развалинах.

Среди общей скорби я едва смею говорить о собственной своей

печали; нет матроса и офицера, который бы не оплакивал в

Нахимове заботливого отца; нет храброго воина, который бы не

потерял в нем путеводителя на стези долга и отваги.

С последних чисел минувшего мая, в особенности после

бедственного занятия неприятелем наших редутов, адмирал был

постоянно мрачен и очень страдал от полученных им 3 или 4 контузий,

хотя всегда это скрывал. Счастливое отражение штурма его

обрадовало, но не увлекло, как всех других; вообще, не будучи

оптимистом, он оставался озабоченным, а о себе не переставал

повторять: «Что ведь когда же нибудь да убьют его». Деятельность его

не ослабевала ни на минуту; раз только изнуренный усталостью

он решился два дня не выходить из дому, но беспокойство взяло

верх над телесным утомлением, и Павел Степанович продолжал по-

прежнему беспрестанно посещать самые опасные места,

пренебрегая всеми просьбами и увещаниями. Когда вследствие приближения

неприятельских верков вся Екатерининская улица и площадь вокруг

Дворянского Собрания, следовательно, и дом, занимаемый

адмиралом, стали подвергаться ежеминутной опасности, г.

главнокомандующий просил Павла Степановича перебраться под своды

Николаевской батареи, где можно хотя спать в некотором покое, но адмирал

ни за что не согласился выехать из своей квартиры, считая

излишним искать защиты в доме, когда почти целые сутки должно ему

быть на бастионах. Последнюю неделю пред своею кончиною

адмирал был сравнительно покойнее, но 27-го числа, когда на 3-й бастион

внезапно открылась усиленная канонада, был опять в тревожном

состоянии; 28-го числа около 4 часов пополудни адмирал собрался

ехатъ снова на бастионы; племянник и постоянный сотрудник его

капитан 2-го ранга Воеводский уговаривал его не ездить туда при

неимении особенной надобности, но П. С. возразил, что он обязан

исполнить свое намерение для успокоения души, и отправился на

3-й бастион, где продолжалась довольно сильная перестрелка. Обо-

шедши все батареи невредимо, адмирал пошел на Малахов курган,

стоивший Севастополю столько уже драгоценной крови; огня здесь

почти вовсе не было, одни штуцерные пули изредка показывали,

что неприятельские стрелки зорко следят за неосторожными

храбрецами. Желая высмотреть что-то в траншеях осаждающих, адмирал

не хотел послушать увещаний и просьб окружавших его лиц и

поднялся так, что голова и эполеты ясно стали видны неприятельским

сторожевым; одна пуля, попавшая в мешок подле самого П. С,

послужила доказательством, что опасность близка. Адмирал только

пошутил над неудачею стрелка, как другая пуля, бессмысленное

орудие бездушного врага, поразила героя нашего в голову и

пробила череп насквозь выше левого виска. Адмирал упал без

памяти, не выговорив ни слова, и через Ушакова балку без памяти

же перенесен был прямо в бараки — в домик, занимаемый аптекою

Морского госпиталя. Принесли адмирала в ЬУч часов вечера, и,

несмотря на все медицинские пособия, он в память не входил, был

постоянно в безнадежном положении и скончался бессознательно;

несколько раз доблестный страдалец открывал глаза, но, повиди-

мому, не узнавал окружающих, редко стонал и только изредка

инстинктивно отводил руки врачей, перевязывавших его рану.

Сегодня можно было удостовериться, наконец, в

действительности контузий, в которых бедный адмирал наш не хотел

признаваться, '— спина его была совершенно синяя.

Одев покойного, совершили над ним литию и понесли на