Адмирал Нахимов

ши корабли, пускай бьют-с! Не конфектами, не яблочками

перебрасываемся! Вот меня сегодня самого чуть не убило осколком — спины не

могу разогнуть... Да это ничего еще, слава богу, не слег!»

После обеда он лег отдыхать и встал около 3-го часа. Стрельба^

было стихла, но в 4 часа началась опять. Адмирал велел оседлать

лошадь. «Господа, не угодно ли, пальба усилилась!» сказал он

адъютантам, и они выехали зтроем. Обыкновенно же он говорил: «Ну-с^

на коней-с!» На дороге к 3-му бастиону, близ Адмиралтейства,

бомба пролетела над самыми их головами. Он сказал какуюгто шуткуг

«Видите, приветствуют!» И был весел до конца. Всю дорогу

говорили. На 3-м бастионе он осмотрел все, что сделали вновь как у нас,

так и у неприятелей, и поехал на Малахов. Во весь путь не

свистнула ни одна пуля. Пройдя башню, он, поднялся на один из передних

банкетов, обращенный к Камчатскому редуту, высунулся из-за вала

и стал смотреть. Пуля пробила мешок. Командир бастиона Керн

сказал ему, что в башне служат вечерню; не угодно ли ему? Адмирал,

отвечал: «Я вас не держу-с!» Нередко в подобных случаях говорил:

«Не всякая пуля в лоб-с!» И нужно же было случиться, что пуля,

назначенная ему, именно попала в лоб. После ответа Керну он

смотрел, однакож, не долго и, обернувшись, стал отдавать трубу,

как вдруг упал на руки Кернова ординарца, матроса с фрегата.

«Коварна», Короткого (который мне и рассказывал об этих

минутах); пуля попала ему в лоб над левым глазом, наискось,

пробила череп и вышла около левого уха. Падая, он заговорил;

окружающие нагнулись; Керн был ближе всех и слышал, как

адмирал произнес: «Боже милосердный!» Его отнесли на

перевязочный пункт, устроенный на кургане же. Когда ему

вспрыснули водою голову и грудь, он пришел в себя, осмотрелся и что-то

проговорил, но ничего нельзя было разобрать. После этого адмирала

чпонесли на простых солдатских носилках в Аполлонову балку, ка

пристань, и положили в первый попавшийся ялик, но с парохода

«Владимир» был уже послан катер, с которым встретясь оставили

ялик, и на катере перевезли адмирала в один из северных бараков.

Между тем, в городе разнеслась ужасная весть. Все видели, как

провели лошадь адмирала, как поскакали адъютанты. Говорили

разно: кто говорил убит, кто — ранен. Говорили, что он отвезен в Ми-

хайловское укрепление. Я был в городе и бросился тотчас в Михай-

Ловское Там знали уже, но не говорили прямо. Кто-то сказал, что он

в северных бараках за 4-м номером. Я пошел туда (было уже темно)

и скоро обыскал барак, где лежал адмирал. Окно было растворено.

Комната полна докторами. Адъютанты стояли, утирая слезы. Под

окнами толпилось несколько офицеров. Адмирал лежал, тяжело

дыша, с закрытыми глазами и немного шевелил рукой. Меня просили

менять с него очерк, пока он не скончался, что я сделал немедля. Очерк

<яашли грустно схожим. На другой день утром в 7-м часу я зашел к

адмиралу: ему, казалось, было лучше. Где-то достали льду и

приложили к голове. (После ходил рассказ, что один из бывших его адъю-

тантсв, Шкотт, съездил в 7 часов в Симферополь туда и обратно —

120 верст, и привез льду, поливая его па дороге эфиром, Шкотта не

'было в Севастополе, и за льдом никто не ездил. Лед достали в Кора-

обельной, в трактире «Ростов-на-Дону», и то последний. Но я все-таки

лривожу этот рассказ потому, что он создан всеобщею любовью к

адмиралу.) Адмирал открывал глаза и останавливал их на входящих но,

кажется, без мысли. Зайдя в 1 часу, я нашел его еще лучше. Мне

'сказали, что он вставал с постели с помощью других, указал на

сапоги и надел их; показал на шею—ему повязали галстух и потом

накинули шинель. Он трогал осторожно повязку, не думая ее срывать, что

^делал прежде. Однако во все это время с начала прибытия в барак

он не говорил ничего. К утру 3-го ему стало хуже. В 7-м часу я нашел

его лежащим в постели не прямо, как прежде, а боком. Он очень тяж-

iko и часто дышал. В 10 часов с четвертью его не стало.

Около 2-го часа баркас, буксируемый катерами (потому что было

сильное волнение; море, потерявшее своего адмирала, сочувствовало

общему волнению), вез с Северной стороны тело, как обыкновенно, со

священником и крестом, на Графскую пристань. Народ, замечая

далеко печальный баркас, стекался к пристани толпами, снимая шапки и

^крестясь. Это были, разумеется, все матросы и солдаты. Другого на-

фода в Севастополе почти нет. Тело приняли морские офицеры и

контр-адмирал Панфилов и отнесли в» дом, где тотчас отслужили

панихиду. Адмирала накрыли флагом с корабля «Императрица Мария»,

на котором он дрался в синопский бой. Флаг был в нескольких местах

пробит ядрами. Потом было объявлено народу, что могут прощаться.

Юдин за другим входили в комнату макросы, солдаты, офицеры и

простые обыватели, и даже женщины, которым адмирал в последнее

время приказал выехать из Севастополя. Я видел одного горько

плачущего мужчину в обыкновенной одежде. Женщины почти все плакали.

На другой день в 6 часов вечера назначен был вынос. Адмирала

положили в гроб и осенили тремя флагами — контр-адмиральским,

вице-адмиральским и адмиральским. На стенах против принятого

обычая оставили не снятыми две картины: изображение

штурмуемого фрегата «Крейсер», на котором адмирал служил в

первых чинах под командою капитана Лазарева, и портрет

Лазарева. Я снял эту комнату со всем, что в ней было в ту минуту,

и, кроме того, 3 портрета и все это подарил морякам. Прибыл