Адмирал Нахимов

тех случаях, когда личный расчет не требовал этого. Одним словом, он

был патриот, каких мало. Он не считал достойным хвалить все

существующее и скрывать недостатки, а находил пользу в обличении

последних и в неусыпном стремлении к улучшениям.

Я помню, что по всем бесчисленным мелочным желаниям и

нуждам больных постоянно приходилось обращаться к Нахимову. Часто

встречались нужды, повидимому, не легко или даже вовсе неудовлет-

воряемые, но от которых для раненого ожидалось благодеяние или

облегчение, и Павел Степанович непременно находил средство уладить

дело. Можно было подумать, что покойный адмирал владеет каким-

нибудь неисчерпаемым источником, благодаря которому может

удовлетворять нуждам всех и каждого. Источник этот заключался

единственно в его неутомимой деятельности, энергии, внимании ко всему,

что его окружало, и в его теплом сердце! Он говорил, что ненавидит

поэзию, но сам имел самую поэтическую душу. Во время осады один

поэт доставил к синопскому герою хвалебное стихотворение. «Если

этот господин хотел сделать мне удовольствие, — сказал мне при этом

случае Павел Степанович, — то уж лучше бы прислал несколько сот

ведер капусты для моих матросов». Удостоившись по окончании

последней бомбардировки Севастополя получить в награду от государя

императора значительную аренду, он только и мечтал о том, как бы

деньги эти употребить с наибольшею пользою для матросов или на

сборону города! По многочисленным занимаемым им должностям и

долговременной службе Нахимов получал значительное содержание, но,

не имея семейства и живя со скромностью древнего философа, он не

только никогда не имел денег, но постоянно прибегал к кошельку

своих адъютантов для раздачи милостыни бедным, а в особенности на

пособие матросским семействам и пр. Не могу удержаться, чтобы не

привести случаев, которыми выражалась его заботливость о

страждущих, потому что они могли только проистекать из беспредельно

нежного сердца. Мне нередко случалось находить у раненых офицеров

различного рода лакомства, не легко доступные. На расспросы мои,

откуда достаются они, я получал постоянно один и тот же ответ: «Прислал

Нахимов!» Во* время болезни Тотлебена я всегда находил у постели

его свежие цветы, доставленные, само собою разумеется, от Нахимова!

Итак, при тяжелом бремени должностных занятий, под самым градом

бомб, герой наш находил время повиноваться благородным

побуждениям своего нежного сердца! В таких подвигах гораздо более поэзии,

нежели в целой сотне поэм.

Разговор его был всегда занимательный, одушевленный, полный

внимательности к предмету. Единственная, постоянная его забота была

о Севастополе и флоте! Не мне описывать то горе, с каким оплакивал

он потерю своих доблестных сподвижников: Корнилова, Истомина,

Юрковского, и увядание под вражьими выстрелами лучшего цвета

Черноморского флота! Таким образом на его глазах погибли его

храбрейшие товарищи, его любимейшие питомцы, и это было для него

невыносимым. Он неоднократно говорил мне в искренней беседе, что

пережив двукратное бомбардирование Севастополя, третьего 'пережить

не в состоянии! (Адмирал пережил пять бомбардирований.) В

последнее время он страдал различными припадками т— болями в желудке,

рвотою, головокружением, даже обмороком. Состоявшие при нем

преданные ему офицеры никогда не пропускали уведомлять меня об этих

случаях. Сам он всегда говорил мне откровенно о своем положении,

которое тщательно старался скрывать от всех прочих, но уверял, что э

лечении теперь и думать нечего: стоит ему только прекратить сегодня

обычный круг деятельности, чтобы впасть завтра в совершенное

изнеможение. «Да,—присовокупил он к этому,—если мы сегодня заключим

мир, то я убежден, что, наверное, завтра же заболею горячкою: если я

держусь еще на ногах, то этим я обязан моей усиленной, тревожной

деятельности и постоянному «волнению». И в самом деле деятельность

его, не прекращавшаяся до самой последней минуты, возрастая почти

до лихорадочного состояния и держа его целых десять месяцев в

беспрерывной тревоге, переступала почти границы естественного. Лучшим

для него утешением были поездки верхом по бастионам, где

находился он между матросами, столько им любимыми, среди которых и

постигла его, наконец, смерть. 28 июня поехал он на 3-й бастион,

откуда слышалась жестокая перестрелка. Все усилия желавших остановить

его под предлогом болезни остались напрасными. «Мне дышится

свободнее на бастионе», сказал он и поехал далее для того, чтобы

возвратиться трупом в свою квартиру. Он благополучно миновал 3-й бастион,

но на Корниловском, где пали Корнилов и Истомин, нашел смерть и

он. С тех пор протекло полтора месяца; гарнизон и Севастополь

перенесли много тяжких испытаний, пролито ручьями много благородной

крови, но имя Нахимова остается незабвеннейшим из имен, — это имя

напишется золотыми буквами как в истории России, так и в сердцах

грядущих поколений.

...Севастополь пал, но пал с такою славою, что каждый русский,

в особенности каждый моряк, должен гордиться таким падением,

которое стоит блестящих побед. К сожалению, подобная слава не

покупается дешево. Россия потеряла трех героев, черноморские

моряки — трех славных адмиралов3. Вы — одного из друзей4; а я—