Аксель, Кри и Белая Маска

И олеандровый сфинкс, вспорхнув, не спеша полетел к роще, на сей раз старательно виляя в воздухе туда-сюда, как обычная бабочка.

— Да, — пробормотал Аксель, — вот это выучка! Неплохо бы старине Шворку взять с него пример…

Но старина Шворк был далеко, а близко было лишь письмо — и, если верить Дженни, оно не сулило ничего, кроме новых проблем. Аксель ещё раз обвёл глазами пляж (никого чужого), затем, будто невзначай, повернул руку ладонью вверх. Ладонь сверкала золотом, как у дворцовой статуи. На фоне этой позолоты чётко выделялось несколько коротких чёрных строк:

«Когда мудрость бесполезна, она оскорбительна. Штрой с охраной здесь. Я заманил его на Землю, но у вас есть лишь несколько дней. В космосе нужное вам лицо будет недосягаемо. Больше ничем помочь не могу.

ПОТОРОПИТЕСЬ!»

Чувствуя, как у него перехватило горло, Аксель медленно сжал ладонь, а когда разжал её, только лёгкая золотая пыль развеялась по ветру. Это был последний след Титира в огромном и равнодушном мире…Но если и впрямь поторопиться, то, может, появится ещё один? Кем бы ни был Франадем на самом деле, он выбрал единственно верный способ укрепить решимость Акселя.

У него не было ни малейшего настроения говорить о письме двум глупым, капризным девчонкам. Но, если он не хотел искать крест и прочие следы в одиночку, теряя втрое больше времени, сказать нужно было сейчас, а не в пансионе. Вот, заодно, и случай помириться с Кри…которая этого вовсе не залуживает!

Видимо, Кри почувствовала его настроение, потому что, даже и подтвердив вместе с Дженни готовность помочь, продолжала дуться. На лице самой Дженни нельзя было прочесть ничего. С пляжа шли молча, не глядя друг на друга. Завтра они не придут сюда, а под любым предлогом улизнут на рынок и дальше — в Сан Антонио, расспросить народ. Если это не поможет, у них останется на поиски ещё три дня и весь остальной остров впридачу: деревушки, усадьбы, пляжи…Короче, весело!

А всё Кри. Можно понять её жалость к неизвестному мальчишке в белой маске. Но неужто нельзя заодно понять и пожалеть родного брата, который, кроме десятого пирожного, никогда и ни в чём ей не отказывал, терпел любые капризы, да и с духами-то в своё время связался единственно для того, чтобы выручить её из беды? И вот наконец этот брат чего-то захотел для себя…

Как же. Держи карман!

Аксель пробовал справиться с дурным настроением, которое в немалой степени было вызвано, конечно же, усталостью от бесконечных потрясений. Но немного успокоился лишь тогда, когда представил себе тёмные глаза Пепы. Вечером он увидит их наяву…А заодно, чтоб дело не стояло, попросит у неё разрешения взглянуть на лорда.

Вечер получился немножко неожиданный. Обедом всех потчевала сеньора Мирамар — безмятежно-величественная, как всегда. Заверив дорогих постояльцев, что общий любимец Жоан поправился и уже занят сейчас нетяжёлой работой в доме, сеньора томно глянула из-под траурной вуали на Реннера и Винтера-старших и глухо сказала:

— Сегодня день поминовения моего дорогого мужа.

— Наши соболезнования, — сказал Детлеф, покосившись на Акселя и Кри.

— И наши, — прибавил отец Дженни, вежливо кладя ложку, которую он собирался вонзить в салат из крабов.

— Диниш любил фаду, — продолжала сеньора, горестно закатив глаза к виноградным лозам, оплетающим навес. — И в этот день я, чтя его память, отправляюсь в дом фаду — лучший на острове, совсем недалеко! Там собирается избранное общество, любящее спокойный круг дружеского общения. Свечи, вино, полумрак, проникающая в душу мелодия…Почему бы и вам, сеньоры, не составить мне компанию? Вам и вашим детишкам?

— Мы-то с Эрихом не прочь, — улыбнулся Детлеф. — Как раз для нашего возраста придумано — верно, Эрих? Кажется, ты сегодня ничего на вечер не планировал? Ну, а с молодёжью надо говорить отдельно…

— А что такое фаду? — спросила Кри, как всегда, начав с сути дела.

Вдова Мирамар объяснила, что фаду — это излюбленный вид португальского фольклора, то есть песня под уже знакомую сеньорам португальскую гитару с аккомпанементом. Петь можно о чём угодно — о грустном и весёлом, смешном и возвышенном. Но если говорить о традиционных мотивах фаду, то к ним принадлежат тоскующая любовь, разбитое сердце, дальняя дорога, а главное — беспощадный рок, который гоподствует над всем в нашей быстротечной, как река, жизни. Полная тоски о великом прошлом, Португалия не мыслит себя без фаду, и если сеньорам приходилось слышать имя Амалии Родригеш, обессмертившей этот жанр, то они поймут, как им повезло: сегодня будет петь её ученица. Ну так как же?

— Не пойду! — объявила Кри, внимательно выслушав всё это. — Спасибо. А ты, Дженни?

— Я? (Пауза). А ты, Акси?

«У меня, вообще-то, и так на душе кошки скребут», — подумал Аксель, уныло озирая цветущую природу и ясное вечернее небо. К тому же имя «Амалия» рождало у него в высшей степени неприятные воспоминания о Потустороннем замке, чего сеньора Мирамар, бесспорно, не могла предвидеть. Но это всё было не главным!

— Вы идёте одна, сеньора Мирамар? — спросил он, ни на кого не глядя.

— С Пепой, разумеется! И Жоан бы пошёл, но ему лучше отдохнуть…

— Да, наверное…Я думаю, мы с папой и Дженни составим вам компанию.

Однако Дженни очень вежливо и спокойно напомнила, что ничего ещё не решила. И (пошептавшись с Кри) что никуда она не идёт. Кто-то ведь должен поиграть с Кри хотя бы в бадминтон, если уж её брату так некогда. «Ну-ну, — подумал тот с холодной решимостью. — Начинается…» Между прочим, ещё вопрос, будет ли он на этом самом концерте только развлекаться! Вполне может быть, что представится случай поспрашивать гостей про кандидатов в Белые Маски и про крест — ведь среди избранного общества наверняка будет весь рынок.

И вот, в семь часов, поковыряв ранний ужин, Аксель (из уважения к чувствам сеньоры Мирамар) надел тёмную рубашку и джинсовые шорты и отправился на «ресепсьон», над которой возвышалось что-то вроде траурной башни, окутанной вуалевой тучей, а сверху — более лёгкими облачками дыма.

— Благодарю тебя, Акселито, — сказала башня, повернувшись к нему. — Ты не пожалеешь об этом вечере. Пора!

Стараясь идти с ним в ногу, сеньора Мирамар выплыла на свет божий, где уже дожидались родители и стоявшая особняком Пепа. Аксель впился в неё взглядом: жемчужное ожерелье блестело в лучах вечернего солнца! И всё остальное стало уже не важно — ни то, что вместо национального костюма она в этот раз надела простенькое тёмное платье, удивительно ей идущее, ни даже то, что чуть насмешливо улыбнулась, видя его радость. «Взять её под руку!» — мелькнула у мальчика сумасшедшая идея, но Пепа чинно опустила глаза и, отвернувшись, двинулась по поляне сводящей с ума походкой. «Бред, — думал Аксель, плетясь за нею. — Хотя…что тут такого? Я имею право отдыхать здесь каждое лето — денег у Шворка найдётся сколько угодно! А там…»

На шоссе их уже ожидали два такси, и сердце Акселя кольнуло воспоминание о «Луперсио». Хоть бы настоящий Луперсио не сидел за рулём, скаля зубы, это было бы невыносимо! По счастью, водители оказались незнакомые. Они мигом доставили всю компанию к дому фаду — небольшой, захудалой на вид таверне в пригороде Сан Антонио. Но внутри дом Акселю понравился: здесь и впрямь царил интимный полумрак, на столиках горели красные свечи. Вино тоже было красное, в пузатых тонконогих бокалах. Немногочисленные посетители, хорошо знавшие друг друга, не горланили и не гоготали, а по-приятельски перешептывались.