Акт возмездия

Как и предвидел Железяка, Мещеряков особого энтузиазма по поводу намечающейся пьянки не проявил. Даже попытался было робко протестовать, ссылаясь на общую занятость и плохое самочувствие. Но коронным аргументом всех алкоголиков в стиле "ты меня уважаешь?", высказанном хоть и в шутливой форме, но достаточно настойчиво, он все ж таки был побежден и отправился на кухню нарезать немудрящую холостяцкую закуску.

Железяка меж тем беглым взглядом оглядел из коридора жилую комнату. Сразу бросалось в глаза, что обитает здесь холостяк и квартира давно не испытывала на себе благотворного воздействия женской руки. Нет, общий порядок присутствовал, даже чисто достаточно было, но вот чего-то неуловимо женского, каких-то оживляющих интерьер штришков, уловить не удавалось. Будто в гостиничный номер попал, какая-то казенная обстановка, не живая… Хотя один интересный момент он все же отметил: в дальнем от коридора углу комнаты висела массивная, потемневшая от времени, явно старинная икона. Ишь, в Бога поверил, бывший офицер ФСБ? Или семейная реликвия? Похоже на то… Дорогая вещица, явно не ширпотреб из церковной лавки, и само собой не стилизованный под старину новодел. Даже неспециалисту видно. Отметим для себя, отложим в памяти… надо сказать этот штрих, хоть и яркий, оказался единственным. Остальная квартира абсолютно безликая, словно выставка мебели в магазине.

Ни одна особа прекрасного пола такой абсолютной функциональной бездушности, граничащей с полной стерильностью, никогда бы не допустила. Некогда видать товарищу заниматься обустройством своей личной жизни, другие дела отнимают все свободное время… Хотя, прямо скажем, не так и просто в его случае отыскать женщину, согласную делить с ним пополам горе и радости. Все ж таки материальное положение школьного учителя отнюдь не блестящее, как бы там наши государственные деятели по этому поводу ни пыжились. Да еще вдобавок инвалид. Да, бесперспективная какая-то картина получается… Стоп! Инвалид! Блин, вот она инерция мышления! Ведь и не подумал даже, что однорукий Мещеряков корячится сейчас на кухне, пытаясь совладать с нарезкой колбасы, а он, стремящийся завоевать его доверие, или хотя бы расположение, столбом застыл, посреди коридора, даже не думая как-то помочь.

Коря себя за такую непредусмотрительность, Железяка быстрыми шагами направился в сторону кухни. Но уже в дверях столкнулся с выходящим навстречу Ильей. Мещеряков тащил целый поднос загруженный тарелками с ароматным, сочащимся слезой салом, колбасой нескольких видов и почти прозрачными тонкими сырными ломтиками.

– Извини уж, чем бог послал…

Железяка уставился на него с неприкрытым изумлением, тут даже играть ничего не пришлось.

– Как ты это смог? Ты же… – он сбился, не зная, стоит ли употреблять слово "калека" в разговоре.

– Безрукий инвалид, хочешь сказать? – Мещеряков сам пришел ему на помощь, заговорщицки подмигнув. – Говори, не стесняйся. Я уже давно по этому поводу не комплексую. Видишь ли, к любому физическому недостатку можно привыкнуть, приспособиться… Просто нужно приложить немного упорства при тренировках, вот и весь секрет. Гораздо сложнее, когда изъян у человека не в теле, а в душе…

Последние слова прозвучали каким-то неясным намеком, и сопровождались значительным взглядом в глаза. Но Железяка предпочел этого не заметить, принявшись громко восхищаться мужеством товарища, его настоящим мужским характером и уменьем, ни при каких обстоятельствах не опускать руки… Руку?.. Тьфу, опять запутался…

Объект слушал, благосклонно кивая и дежурно улыбаясь. Понятное дело, лед отчуждения и недоверия, так просто не сломать, но ничего, вода камень точит. Медленно, но верно, капля за каплей, а мы никуда и не торопимся, вон на столе еще непочатая литровка возвышается. Надо бы, кстати, замотивировать свой визит, не дожидаясь пока опомнившийся хозяин сам задаст каверзный вопрос. А то ишь, гусь лапчатый, вспомнил про сослуживца спустя несколько лет.

– Неплохо ты тут устроился, – разливая по первой и усиленно изображая вожделеющее нетерпение, почти пропел Железяка. – Прямо завидую. Этакая холостяцкая берлога. Хочешь водку пей, хочешь девок води! Красота!

– Нормально, по-моему, ничего сверхъестественного, – пожал плечами Илья. – Или тебе родное ведомство до сих пор отдельную квартиру не предоставило?

– Ну да! Чай не прежние времена на дворе, – хохотнул Железяка. – Контора нынче опять в почете, или ты не в курсе, кто у нас президент? В курсе? Ну, то-то… Так что однокомнатная в новом доме, на окраине, правда, ну да метро рядом…

– Здорово, давай тогда за новоселье?

– Так оно еще когда было! Давай за контору! Бывших ФСБшников ведь не бывает? Так?

– Вроде как…

– Ну давай тогда, до дна… За контору!

– За нее…

Водка пролилась по пищеводу тугим обжигающим шаром. Тут же вдогонку ей отправился ломтик ароматного сала. Эх, хорошо! Кабы еще не работа…

– Так вот, – прожевав закуску, продолжил поднятую тему Железяка. – Квартира-то есть. Только я лоханулся по собственной дурости… связался тут с одной… Знаешь, как это бывает, вроде сначала нормальная баба была, и выпить в компании и погулять… А как ко мне переехала, словно подменили, прямо гестаповец в юбке. Зверь, не женщина! Какая там гульба, веришь, нет, пиво под футбол и то не могу выпить!

Железяка подпустил в голос слезливой пьяной искренности, для пущей убедительности монолога не помешает. По его мнению, такое поведение вполне соответствовало роли несчастного, раздавленного умостившейся на шее мегерой подкаблучника.

– Так выгони ее, – безразлично посоветовал Мещеряков.

Невооруженным взглядом было заметно, что интимные проблемы бывшего однополчанина немало его не тронули.

– Выгони, тебе легко говорить… – обиженно засопел Железяка. – Как же я ее выгоню? Живем ведь вместе… Эх, жизнь… Давай что ли по второй?

– Ну, давай…

– За свободу! За мужское братство! Завидую я тебе, ох завидую…

Так, главное не пережать! Теперь он наверняка решит, что сослуживец вспомнил о нем, чтобы иметь возможность в тихую от своей вздорной бабы надираться в неизвестном ей месте. А что, вполне нормальная мотивация! Главное убедительно сыграть тихого алкоголика, весь смысл жизни которого заключается в заглядывании на дно бутылки. Такой вполне способен ради беззаботной пьянки навязаться в гости к кому угодно. И никакой опасности априорно не представляет.

– Да, что есть, то есть… – вяло согласился, наконец, и Мещеряков. – Действительно, предоставлен самому себе, делаю, что хочу… Только знаешь, и свобода иногда напрягает…

– Э, друг, – предостерегающе покачал пальцем Железяка. – Ты эти мысли брось! Говорю тебе, как уже на этом деле обжегшийся! Дороже душевный покой, а бабы, как известно, последнее дело!

– Ну что? Третий?

– Да, третий, – Железяка посерьезнел лицом и набулькал стопки до самого верха, испытующе поглядывая на собутыльника, не забыл ли положенный ритуал.

Не забыл, как оказалось. Даже не пытаясь ничего говорить, Мещеряков молча поднял свою стопку, стараясь не расплескать ни капли.

– Встанем, – прозвучало больше командой, чем вопросом.

Железяка согласно кивнул, поднимаясь. Третий тост всегда пьется стоя и молча. Пьется в память о погибших, о друзьях и однополчанах не вернувшихся домой из горячих командировок, получивших пулю, или нож уже здесь дома, просто не сошедшихся с мирной жизнью, ушедших, не приняв ее условностей и законов. Пьют одновременно за всех… И, при этом, все же каждый за своих, за тех, кто был лично ему ближе и роднее. Потому не говорят ничего и не чокаются, поминая своих мертвецов… Тех, кто встретит, за порогом вечности, когда придет и тебе пора уходить из этого мира…