Александр II, или История трех одиночеств

Наконец, третье направление, еще не выработавшее своего лидера, представляли молодые экстремисты, которые и слышать не хотели о постепенных реформах или длительной подготовке к революционному выступлению. Они считали, что честь и достоинство революционеров требуют организации немедленного бунта, что только в периоды революций происходит воспитание новых борцов за правое дело, формирование истинно радикальной партии. Иными словами, если народ не готов к восстанию, то тем хуже для народа. Какое из этих течений будет определять характер действий революционного лагеря, зависело не только от лидеров различных групп и группировок, но и от политики правительства в отношении радикалов.

В начале 1860-х годов социалисты еще не взяли верх над либералами в общем оппозиционном движении, однако явно начинали у них выигрывать в силу более активных действий и привлекательной необычности своих программ. В этот период в России вообще наступает странная эпоха, свободомыслящая по форме и деспотическая по духу. Тех, кто считал, что все идет как надо и не к чему торопить события, называли консерваторами, а то и ретроградами, с ними разрывали отношения «порядочные» или «прогрессивные» люди. Самих этих «порядочных» людей их политические оппоненты называли «красными», Робеспьерами, безумцами. Деспотизм общества, как оказывается, отличается от деспотизма правительства только тем, что он разнообразнее и непримиримее. К сожалению, именно этот радикальный деспотизм начинал играть определяющую роль во взаимоотношениях общественно-политических лагерей страны.

Г. С. Померанц, философ и культуролог, прозорливо отметил: «Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое и правое дело». Сакрализация той или иной идеологии, столь характерная для России, начиналась не в годы правления Александра II, но именно в это время она проявилась с особой силой, разводя людей по разные стороны баррикад. А из-за баррикад плохо слышны аргументы сторон, да и выходят на них не за тем, чтобы вести дискуссии. Думается, что если мы хотим понять истоки «бесовщины», так блестяще изученной и показанной Ф. М. Достоевским, то должны начинать с первых появлений «пены на губах» народолюбцев.

В общем-то совершенно прав был Валуев, когда писал: «Людям надо дать в руки дело, тогда они закроют рты». Это был прозаический парафраз стихотворной рекомендации А. К. Толстого по борьбе с нигилистами:

Такое средство, лада, Мне кажется, я знаю Чтоб русская держава Спаслась от их затеи, Повесить Станислава Всем вожакам на шеи!

Однако именно дела для этих людей, горячо жаждущих его, у правительства не нашлось, что и толкнуло наиболее активную часть общественных деятелей в оппозицию. Повторим еще раз, что наивно считать революционеров политической аномалией, они выражали лишь крайнее общественное недовольство положением дел, и их энергия обрушилась на Александра II отнюдь не случайно. Так уж издавна повелось, что исторический спрос общества был совсем не с Павла I или Николая I, они ведь и не обещали России никаких преобразований, а с Александра I или Александра II, которые искренне хотели ускорить прогресс страны, но не сумели претворить своего желания в жизнь или претворили его не до желаемого оппозицией предела. Если же доверие общества к монарху пропадало, то у радикалов оказывались развязанными руки для отчаянной борьбы с ним. Впрочем, у императора всегда оставался в запасе традиционный способ общения с «прогрессистами» – закручивание гаек, несколько отпущенных во время «оттепели».

Где же искать исходный момент непримиримого противостояния Зимнего дворца с революционерами? Может быть, таким началом стала «студенческая история» 1861 года? В мае, после недавно объявленного освобождения крестьян, новый министр народного просвещения адмирал Е. В. Путятин (ранее предлагавший вообще закрыть университеты, как рассадники вольномыслия, за что его, видимо, и сделали министром просвещения) ввел правила, уничтожавшие льготы для бедных студентов. Он обязал их платить по 50 рублей в год за обучение (что для многих молодых людей являлось совершенно нереальным). Кроме того, он ввел матрикулы – документы, куда заносились результаты наблюдения за студентами специальных инспекторов. В ответ на полицейско-запретительные действия министра студенты Петербургского университета отправились колонной через весь город к попечителю своего учебного заведения Г. И. Филипсону. Переговоры с ним ни к чему не привели, но среди манифестантов полиция произвела аресты.

Желание силой подавить студенческое недовольство положило начало сходкам, а затем спровоцировало попытку молодежи захватить здание университета. Волнения перекинулись и в Москву, где также было арестовано около 200 студентов. Александр II в эти дни отдыхал в Ливадии, там он и получил паническую телеграмму Путятина. Император подал министру просвещения совет-распоряжение: поступить со студентами по-отечески, чем окончательно озадачил бравого адмирала. В конце концов, этот государственный деятель решил, что император рекомендовал ему пороть студентов (других методов отеческого воздействия министр народного просвещения, видимо, не знал), и великому князю Константину Николаевичу стоило немалого труда отговорить Путятина от позорной, подстрекавшей студентов к бунту затеи...

А может быть, исходной точкой столкновения императора с революционерами стали отношения монарха с прессой? Ведь, по мнению нашего героя, самый лучший из журналистов не заслуживал никакого доверия властных органов. Еще в 1860 году монарх учредил Негласный комитет для «влияния на периодическую печать». Весьма показателен его состав: товарищ министра народного просвещения, начальник штаба корпуса жандармов, министр двора и цензор, профессор А. В. Никитенко. Указания, данные императором Комитету, большой определенностью не отличались. «Есть устремления, – писал Александр II, – которые не согласны с видами правительства. Надо их останавливать. Но я не хочу никаких стеснительных мер. Я очень желал бы, чтобы важные вопросы рассматривались и обсуждались научным образом... Но легкие статьи должны быть умеренны...» Расплывчатость наставлений государя открывала перед Комитетом широкое поле деятельности, чем он и не замедлил воспользоваться.

Впрочем, поначалу все казалось не таким уж и страшным. В конце 1850-х годов в Тамбове был арестован Н. Мордвинов, написавший и распространивший отнюдь не самую резкую политическую записку под названием «Восточный вопрос с русской точки зрения». Криминал, по мнению местных властей, заключался в том, что Мордвинов утверждал, будто для России сейчас внутренние проблемы важнее любых внешнеполитических (что вообще-то лежало на поверхности). Александр II, ознакомившись с запиской, заметил: «Дельно, но желчно» – и велел освободить Мордвинова, передав ему, что император желает жить с ним в мире. «Колокол» Герцена – издание заграничное и в России запрещенное – читали и в Зимнем дворце, и в Редакционных комиссиях («Колокол» в эти годы вообще легко проникал на территорию империи, недаром его тираж достиг 3000 экземпляров). Александр II даже говорил, что он предпочитает Герцена другим критикам своей политики, «поскольку те лишь бранятся, а Герцен, хоть и бранится, но иногда предлагает что-то дельное» 65 .

65

В своем отношении к Герцену и материалам «Колокола» Александр II не был новатором. Руководя следствием над декабристами, его отец, Николай I, прекрасно понимал, что имеет дело с людьми, тщательно продумавшими свои планы. Поэтому он приказал составить свод показаний дворянских радикалов, касавшихся внутреннего состояния России. В результате получился документ, напоминающий проект правительственной программы. В нем говорилось «... надобно даровать ясные, положительные законы; водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства; подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях; воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами; направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию; улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей...» Многие пункты этой программы Николай I принял к сведению и попытался, в меру своего понимания проблем, провести в жизнь.

Н. А. Серно-Соловьевич (в будущем один из ближайших соратников Чернышевского) в 1856 году сумел лично передать Александру II записку об освобождении крестьян. К немалому удивлению начальства, Серно-Соловьевич, служивший в канцелярии Государственного Совета, получил признательность государя, выраженную в следующих словах: «Призвать его и поблагодарить от моего имени. Пусть не оставляет службы и, надеюсь, докажет свое усердие и преданность. В этом молодом поколении много хорошего и истинно благородного. Россия должна от него много ожидать». Император вообще умел отдавать должное своим оппонентам из радикального лагеря, видя в них порой нечто рыцарское.

Пройдет совсем немного времени, и Серно-Соловьевич не оправдает надежд государя, с головой уйдя в революционную деятельность. Однако во время ареста у него найдут составленный им проект «Уложения императора Александра II», иначе говоря, проект конституции Российской империи. В нем говорилось, что вся власть в стране «принадлежит государю императору, особа которого считается священной и неприкосновенной». Народное же собрание под его руководством принимает новые законы, рассматривает государственный бюджет, устанавливает налоги, ведает вопросами внешней политики и т. п. Странная для революционера и социалиста конституция, не правда ли? Еще более серьезное заявление было сделано радикалами в конце 1862 года. Замечательно трезвый политик Н. Г. Чернышевский написал пять писем Александру II. Цензура запретила их напечатание, и они увидели свет за границей только в 1878 году, когда совершенно потеряли свою актуальность и превратились в очередной памятник политической мысли. Чернышевский же считал их последней и отчаянной попыткой объясниться со здравомыслящими членами правительства и обитателями Зимнего дворца. Правда, будучи реалистом, он дал своему произведению грустное или, вернее, пророческое название – «Письма без адреса».

На первый взгляд Чернышевский пытался примирить в них правительство и поместное дворянство. Он писал, что многие ошиблись, считая дворянство слишком приверженным к своим привилегиям, а потому не способным к деятельности на пользу отечеству. Власть сама взяла на себя заботу о дворянстве и постаралась сделать все возможное, чтобы, освобождая крестьянство, не обидеть привилегированное сословие. Как только в недрах общества поднялась либеральная волна, власть совершила ошибку, считая, что дворянство «пришло в движение» в силу сословных побуждений. Но дело обстояло гораздо сложнее: «В мыслях о реформе общего законодательства, об основаниях новой администрации и суда на новых началах, о свободе слова – дворянство только является представителем всех сословий».