Александр Невский

— А когда нас с собой брать станешь? — спросил Федор.

— Вас? — князь внимательно посмотрел на старшего сына. — Добро. Едешь со мной.

— А я? — вдруг обиделся Александр.

— Э-э, сыне, подожди, — ласково потрепал его по щеке отец. — Старшему наперед на стол садиться, пусть привыкает. А ты ж по ловам скучал, вот и займись.

Что надумал Ярослав Всеволодич, так тому и быть. Надумал Волок Ламский копьем взять — и взял его. Теперь Новгороду совсем худо придется, дорога-то житная у Ярослава в руках. Вскоре и впрямь прискакали в Переяславль послы от Михаила Всеволодича.

Ярослав принял послов княжеских, как и полагается, с честью и должным вниманием. Но в душе его кипело злое торжество, которое скрывал он через силу.

После приветствий и обмена любезностями посол приступил к делу:

— «Светлый князь, Ярослав Всеволодич, сил тебе не занимать стать… А ведомо, сильный князь велик душой бывает…»

Ярослав слушал и даже головой кивал согласно, хотя тянуло его за язык осадить посла, дабы не медоточил очень. Но сдерживал себя князь, памятуя, что за послом какой ни на есть, а князь стоит. И как бы ни презирал его Ярослав, он никогда не покажет к нему свое неуважение.

Если боярских послов Ярослав мог и за бороду таскать и кукиш в нос совать, то с княжеским ни-ни. И не потому, что боялся, а потому, что ревностно требовал и к себе того ж.

— «… Волок Ламский взял ты, князь, силой и теперь держишь под своей рукой, а испокон веков был он Новгородской волостью. Будь же благочестив и справедлив, вороти взятое, и да будет над тобой божья благодать и наше братское прощение».

Посол окончил чтение грамоты и, приложив ее к сердцу, церемонно передал князю.

Ярослав принял грамоту и спросил посла:

— Так говоришь, заслужу я братское прощение?

— Да, князь. Так велел передать тебе Михаил Всеволодич.

— Ну что ж, спаси бог его за такое к нам великодушие. Ответь же ты мне, коль послан им: чем владеет Михаил?

— Ныне Новгородский стол и еще Чернигов под его рукой.

— Вот видишь, как богат твой князь. А у меня, окромя Переяславля, какой-то паршивый Волок Ламский, и я его ж еще отдай. По-божески ль сие, по-братски ль?

— Но, светлый князь, ты ведаешь, что…

— Я ведаю, — перебил Ярослав, — что у меня два наследника, — кивнул он в сторону княжичей, — а у Михаила один. И ежели я начну раздаривать города и веси, то какие ж тогда они князья будут, сыны мои? А? Я не ворог им, но отец кровный. — Ярослав поднялся со стольца, давая понять этим, что разговор окончен.

— Передай князю мое слово твердое: пусть каждый владеет тем, чем владеет. Аминь!

Посол открыл было рот, чтобы еще сказать что-то, но князь величественно поднял правую руку, напоминая опять: «Все. Говорить больше не о чем».

XXI ЗБРОДНИ [65]

Земли трясение приключилось аккурат в обедню. Закачались, затрещали стены церковные, ударили сами собой колокола. Молящимся помстилось: пришел конец света. В ужасе крича, бросились они вон.

Священник, забыв о благочинии, носился у царских врат и твердил одно как помешанный:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Для Переяславля напасть эта окончилась благополучно, никто задавлен не был, лишь церковь святого Михаила расселась надвое, грозя вот-вот обвалиться.

65

Глава «Збродни» — © Издательство «Литература артистикэ».

Но в других городах Руси многие церкви каменные рухнули, похоронив под собой молящихся.

— То, братие, не на добро, на зло, — вопили на торжищах калики перехожие.

— Земля грехами нашими колеблется, — вторили им служители церкви, пугая верующих, — беззакония нашего носити не может. Просите всевышнего, дабы смиловался над рабами своими.

— Забыли мы, забыли о душах наших, все о бренных телесах печемся, — гундосили монахи, мирян поучая. — Вот бог и дал знак, всколебал землю.

И уж совсем обезумели христиане, когда второй знак явился: среди бела дня 14 мая солнце на небе исчезать стало. Крик и плач поднялся в городе, все падали ниц, умоляя всевышнего о пощаде. Лишь одна старуха косматая, горбоносая, как ни в чем не бывало, шла с торжища.

— Ведьма, — прошелестело в толпе. — Ведьма-а. Вишь, не печалуется, бога не просит, пото как с нечистым знается.

— Она-а-а! — закричал кто-то пронзительно. — Ее рук дело!

— Бей! — рявкнуло несколько глоток.

Градом посыпались в «ведьму» камни и палки. Упала старуха, кровью обливаясь. Не успела карга ни в клубок, ни в свинью оборотиться, не дали ей возможности такой православные. И едва испустила «ведьма» дух, как солнце на небо выкатываться начало. Все светлей да светлей, и вот уж оно все, родимое, вылупилось. От радости великой кинулись христиане со слезами обниматься друг с другом. Целовались, умилялись, что распознали вовремя слугу дьявола и свершили дело богоугодное.

Издали смотрели на тело нечистой старухи, детей припугивая косматой, палками кидая уже в мертвую. Лишь темной ночью, когда давно спали люди в избах своих, прокрались к старухе ее сыновья. Вытащили из-под камней и палок тело матери своей глухонемой и истаяли в темноте вместе с нею. Думали они, что спят все. Ан нет, видел это сторож торговый, да пикнуть не посмел, онемел от страха. А утром уже рассказывал всем о том, как явились два черта и уволокли под землю ведьму-то. Крестились люди, внимая сторожу.

— Господи, помилуй!

— За что ж это на нас страсти-напасти?

— То не на добро, на зло, — твердили калики перехожие.

— Быть рати великой, — хмурились мужи.

— Не быть опять обилию, — вздыхали жены.

Знамения эти не очень и Ярославу Всеволодичу по душе были. С чего, неведомо, а решил он вдруг, что великий князь сторону Михаила взял. Никаких причин к подозрению такому не было, но сердце-вещун шептало князю: берегись. Возможно, тому послужило и долгое молчание брата.

И надумал Ярослав грамоту великому князю послать, а в ней спросить о здравии его самого и семьи, описать заодно знамения и посоветоваться как с братом старшим: что бы могли обозначать земли трясение и солнца затемнение?

А уж получив ответ на свою грамоту, князь сумеет не только прочесть написанное, но и догадаться, о чем думал Юрий Всеволодич, отвечая младшему брату. Ох, умен и хитер Ярослав Всеволодич, сумеет прочесть меж строк то, о чем молчит его собеседник.

Написал князь письмо на добром листе пергамента, вызвал к себе Сбыслава и, передав грамоту, наказал: