Александр Островский

В романе Лескова «Некуда» изображен новоиспеченный петербургский барон с определенными «неизгладимыми признаками», с «непомерными усилиями держать себя англичанином известного круга»; он же богатый капиталист, «известный негоциант». Нравственный уровень этого «негоцианта» наглядно обнаруживается в сцене, когда он готов вступить чуть ли не в драку (тотчас же и баронство забылось) с человеком, пришедшим от имени свояченицы (сестры жены) просить полагающуюся ей часть законного наследства из родового отцовского имения. То, что можно из чужого в удобный момент прикарманить, — это уже его деньги, которыми он не собирается делиться ни с кем, и вопрос честности, чести для него пустой звук, для него существует своя, профессиональная «честность»: «мои деньги нужны на честные торговые обороты».

На арену экономической жизни страны выходили «коммерческие люди», соперничать с которыми в предпринимательстве были беспомощны не только стивы Облонские, но и лица куда более практичные. Даже трезвые умы обнаруживали непонимание происходящего, наивность в своих проектах и предложениях, целью которых была попытка сдержать буржуазное развитие страны. Так, например, Погодин, считавший своим долгом писать записки по всякого рода политическим, общественным и прочим вопросам, в середине пятидесятых годов, накануне реформы, написал записку о железных дорогах, где предлагал: «Почему же нельзя для этого нового дела, вне обыкновенных текущих оборотов, напечатать новых ассигнаций под заглавием: ассигнации, билеты железной дороги?» Познакомившись с этою запискою, профессор политической экономии писал Погодину: «У нас в банках нет денег. Выпускать новые ассигнации крайне опасно: их и без того слишком много; от нового выпуска упадет курс, что повлечет за собою страшное расстройство во всех хозяйственных делах». Дельный, с мужицкой сметкой Погодин-, обличавший дворянское барство за беспомощность в практических вопросах, и тот столь наивен и неосведомлен в элементарной экономической азбуке.

В целях противодействия буржуазному натиску правительство впоследствии, уже после реформы, предприняло ряд практических мер (был основан Дворянский банк, для получения дворянами кредита на льготных условиях; крестьянский банк — по продаже дворянской земли крестьянам и т. д.).

В русскую жизнь входили дельцы особой формации, именовавшие себя гордо «новыми людьми», «негоциантами». О, это не простецы Кошеверовы — Русаковы с патриархальным оборотом дела и простодушными нравами. У этих «негоциантов» размах современный, прожекты выверенные, точно рассчитаные. Что ждет Россию от этих хищников, набросившихся на ее богатства, на плоды труда народа, который они хотели бы растлить и споить, сделать из него тупой рабочий скот? Бог для них — золото, один только расчет, сколько можно извлечь процентов из людского поголовья. Вот они выглядывают, выходят на арену, долго дожидались и дождались своего часа. Вот они, винокуренные графы и чайные бароны, полезли, уже торжествуют.

Мудреное дело художника — все принять в душу, все понять и остаться самим собою. «Новые люди» овладевают его сознанием, дразнят коммерческим соблазном, своей способностью «уметь жить» и вытеснять из жизни все слабое, непрактическое — так кажется сильно их положение. И не только в торговом, промышленном, финансовом деле, но и в областях, далеких, казалось бы, от коммерческих занятий, — в искусстве, в театре, где также уже пущена в ход инициатива расчетливости и утилитарности. Скольких Островский видел таких, как тот агент в поезде, они снуют будто при переселении народов, повсюду оставляя по себе мертвящее бездушие, опустошительную деловитость. Они уверены, что их соблазн неотразим, соблазн обогащения, золота, положения в обществе, наживы и спекуляции всякого рода, не только денежной, финансовой, но и идейной.

Перед натиском дельцов как жалка либеральная болтовня, имевшая в недалеком прошлом модный успех в «обществе», а теперь совсем обветшалая, пустопорожняя.

У драматурга давно зрел образ болтуна-либерала, каких он немало повидал в своей жизни начиная с университетских лет. Он назвал его Городулиным — молодой, важный господин бегает по Москве, выступает со спичами на обедах, в восторге от таких выражений, как «увеличивать количество добра» и т. д. В пьесе о нем говорится: «Городулин в каком-то глупом споре о рысистых лошадях одним господином назван либералом: он так этому названию обрадовался, что три дня по Москве ездил и все рассказывал, что он либерал. Так теперь и числится». И главный герой этой пьесы, названной Островским «На всякого мудреца довольно простоты», — Глумов, решивший, что в «обширной говорильне» он может иметь успех, «добиться теплого места», а для этого нужно тузам льстить, угодничать перед ними, приспосабливаться к их взглядам и мыслям, подличать, лицемерить, интриговать, двурушничать, одним словом, готов на все, лишь была бы цель достигнута. И только нелепая случайность — попавший в чужие руки дневник Глумова, в котором он давал волю своей желчи, едко высмеивая тех, перед кем угодничал, — только эта случайность разрушает его уже достигнутый было успех (женитьбу на двухстах тысячах приданого).

Покойный Аполлон Григорьев выделил в пьесах своего друга два типа людей: «смирных» и «хищных». А теперь эти два типа — уже явные «волки» и «овцы». Одна из его пьес так и названа «Волки и овцы». В губернском городе проживает владелица большого, но расстроенного имения Мурзавецкая, имеющая силу в губернии, особа ханжеских и деспотических правил, способная без зазрения совести ограбить неугодившего ей человека. Так она поступает с помощью фальшивого векселя с доверчивой Купавиной, не желающей выходить замуж за ее придурковатого племянника. Но эта властная особа, держащая в повиновении окружающих людей, оказывается сама овечкой перед приехавшим из Петербурга Беркутовым. У него в Петербурге «большое дело», он приехал в губернский город для того, чтобы жениться на ранее знакомой ему молодой вдове Евлампии Николаевне Купави-ной, еще не зная о ее согласии, но нисколько не сомневаясь в нем. Он признается своему приятелю, что давно поглядывает… нет, не на Евлампию Николаевну, на это имение, ну и на Евлампию Николаевну, разумеется… давно думает об этой красивой местности: сколько удобств, сколько доходных статей, какой прелестный уголок для винокуренного завода. И этот приехавший из Петербурга делец современного, крупного пошиба, узнав о кознях против своей невесты, быстро, можно сказать, одним взглядом обнаруживает неуклюжий подлог и, учтиво грозя Мурзавецкой судом, делает из нее покорную овечку. Походя, как бы между делом, Беркутов выгодно женится, прибирает к рукам столь перспективное имение молодой вдовы, делает то, что никогда и не снилось провинциальным волчатам. Подлог с векселем — всего только мелкая «подьяческая кляуза» в сравнении с тем, что произошло у всех на глазах, об этом вопит старый подьячий Чугунов, состряпавший фальшивый вексель (о «долге» покойного мужа Купавиной) в расчете на подачку от Мурзавецкой — и подачка-то была бы жалкая, стребованная «по совести»… зернышко для воробья, а тут вот какие кусищи по-волчьи глотают.

Деньги, деньги… В одних случаях они «умные» — в руках деловых людей, умеющих наживать их, находить им выгодное применение; в других случаях они «бешеные» — для тех, кто, не наживая их, только безрассудно тратит, сорит деньгами, как об этом говорит один из героев пьесы «Бешеные деньги».

Главный герой ее — Васильков, обучавшийся за границей «экономическим законам», занимается «частными предприятиями», берет подряды, последний из них сулит ему миллион. Он образован и умен, хорошо говорит по-французски, знает по-гречески. Он влюблен в красавицу Лидию Чебоксарову, но, как он сам говорит о себе, «как бы ни увлекался — из бюджета не выйду». И все же Васильков не из тех «негоциантов», для которых «бюджетом» покрывается все в жизни. Ведь без «бюджета» не было бы и дела, а оно, дело, для Василькова не сводится к ротшильдовским хищным вожделениям. В пьесе не раз упоминается Ротшильд — имя завидное и модное среди деловых людей, как будто занесенное денежной чумой на русскую землю. «Да что ж, миллионы-то как грибы растут? Или вы Ротшильдам племянник, тогда и разговаривать нечего», — поясняет один герой другому в пьесе. Легион таких племянников вышел на добычу со своими «экономическими законами», поклоняясь денежному идолу, попирая всякую мораль, насаждая культ предпринимательства, наживы.

Судовладелец Паратов в «Бесприданнице» говорит о себе: «Во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся в душе моей». Но говорит он это в минуту страсти, чтобы добиться «удовольствия», «счастья» от любящей его Ларисы, которую он сразу же и бросает, добившись своего, признаваясь ей, что он обручен с другой, невестой (которая в отличие от бесприданницы Ларисы дает ему миллион). Паратов знает, что наступило «торжество буржуазии», все ценится на вес золота. Может быть куплена и любовь. Ларису, брошенную Паратовым, два негоцианта разыгрывают, как вещь, в орлянку: кому она должна достаться, с кем ей ехать, как любовнице, в Париж. Проигравший Вожеватов, впрочем, не огорчен: «Я не в убытке: расходов меньше». Расчет для них — первое достоинство ума мужчины, так же как непростительное малодушие — сочувствие человеку, сострадание к нему. Недалекий, тщеславный Карандышев раздавлен жестокостью этих негоциантов, которых он пригласил на обед и которые, насмеявшись над его плебейским угощением с дешевыми винами, подпаивают его и затем увозят его невесту Ларису за Волгу, на вечерний пикник.

Прожекты, проценты, расчеты… но богато море русской жизни диковинами, на всякого мудреца довольно простоты. Для кого закон жизни «из бюджета не выйти», а другой не хочет понимать никакого бюджета, никакого расчета, живет во все стороны света, как душе любо. Славно было в Москве имя Алексея Ивановича Хлудова, степеннейшего из степенных купцов, основателя знаменитого «хлудовского стола», где он и председательствовал. Но еще более знаменита была его огромная библиотека, древние рукописи и редкие книги которой делали ее ценнейшим собранием в глазах известных ученых-археографов. Имя Хлудова, как собирателя этой библиотеки, попадет. потом в энциклопедический словарь Брокгауза.

Но еще одним был «знаменит» Алексей Иванович — сыном Михаилом, о пирах и проделках которого ходили по Москве легенды. Пиры он задавал в своем Хлудовском тупике, и каждый раз гостей ожидал сюрприз, всякий раз хозяин появлялся в новом костюме — то в кавказском, то в бухарском, то почти в адамовом, выкрасившись черной краской, сверкая в улыбке белыми зубами. А раз явился полуголым гладиатором с тигровой шкурой на спине, что особенно эффектно благодаря его великолепной мускулистой фигуре и привело в восторг московских дам. Постоянно при нем была тигрица, прирученная им, с которой его могли видеть и дома, и на какой-нибудь собачьей выставке в Манеже, сидящим в большой железной клетке, попивающим коньяк из серебряного стакана и поглядывающим на тигрицу, положившую голову на его колени. Свидетели рассказывали о подарке, который приготовил Миша Хлудов своей молодой жене в день ее первых именин после свадьбы. В зал внесли огромный ящик, на глазах многочисленных гостей из московской знати, администрации, купечества рабочие вместе с Мишей топорами отбили крышку ящика, перевернули его вверх дном, и, к изумлению зрителей, на полу оказался огромный живой крокодил.

Но Миша Хлудов мог не только лихо пировать и чудить, но и храбро сражаться. Его другом был известный генерал Черняев, который по просьбе и по приглашению сербского правительства взял на себя должность главнокомандующего сербской армии в борьбе против турецкого владычества. С отбытием в Сербию у Черняева вышли затруднения, в Петербурге ему отказали в заграничном паспорте. Приехав в Москву, Черняев явился к Мише Хлудову, тот, пользуясь связями, выправил в канцелярии губернатора два заграничных паспорта, и вскоре лихая тройка умчала их из Москвы. Вместе с генералом Черняевым Хлудов прибыл в Сербию. Участники этой войны часто видели в опасных местах богатырского вида русака в красной рубахе с солдатским «Георгием» и сербским орденом за храбрость — это и был Миша Хлудов.