Александр у края света

Но побить Александра было невозможно. К этому моменту он уже пребывал в обществе дриад; иной раз, когда не следил за собой, он называл город Троей вместо Тира, каждый день посылал гонцов, вызывая на поединок лучшего из вражеских героев — герои, весьма смущенные, молча смотрели со своих башен — а когда ему доложили о валунах, которыми завалили единственный проход для судов, только нахмурился и сказал:

— Что ж, надо выловить их, если они так мешают.

В результате нам пришлось смонтировать на кораблях несколько кранов, чтобы их выловить — под постоянным обстрелом, не забывай, а большие экраны, обтянутые шкурами, которыми мы защищали первую дамбу, не помогали, поскольку со своих новопостроенных башен противник легко мог стрелять поверх них. Помимо этого противник выслал собственные корабли, так что вскоре закипел морской бой; их суда были маленькие и накрытые навесами, чтобы защитить людей от наших лучников, они проскальзывали к драгам и успевали перерубить якорные канаты до того, как мы успевали что-либо предпринять, так что со временем нам пришлось подвешивать якоря на цепях.

Александр созвал военный совет и заявил, что затея с судами себя не оправдала и пришло время достроить дамбу, которая является единственной возможностью взять город.

Поэтому мы достроили дамбу, использовав камни, выбранные драгами с мелей (гениальная придумка — вычерпывать мусор из моря в точке А и вываливать его обратно в точке Б), и завели на нее тараны, только толку от них не было никакого, поскольку стены были сложены из огромных блоков, посаженных на раствор. Александр созвал военный совет и приказал плюнуть на дамбу и сосредоточиться на кораблях. В конце концов, практически завалив телами расчищенный драгами проход, мы сумели пробить дыру в обращенной к морю стене. Прежде чем подошли суда с понтонами, они заделали ее обратно; при этом мы потеряли целый корабль работников и инженеров, большинство из которых погибло, когда он загорелся. На следующий день мы предприняли еще одну попытку, силами всей армии (за исключением меня: я пребывал в полной готовности); каким-то образом эти македонские психи ухитрились перейти по импровизированным понтонам и ворваться в город. Все, кто составлял первую волну нападавших, полегли в проломе; Александр, видя это, сам бросился туда, размахивая мечом и вопя, как сумасшедший. Хорошо бы и его там грохнули. Так нет же.

Итак, мы взяли Тир. Убили восемь тысяч жителей, еще тридцать тысяч продали в рабство; вместе с ними на продажу пошло некоторое количество рабочих — нам нужны были деньги, поскольку мы безнадежно выбились из бюджета со всеми этими дурачествами: стоимости одних только стройматериалов хватило бы, чтобы обанкротить город. Но мы победили.

Кажется.

О, а что с персидской армией, о которой я тебе говорил? Она опоздала. Слепое везение: плохие дороги, разливы рек, вот это все. Вместо того, чтобы обрушиться на нас, пребывающих в самом уязвимом положении и перерезать на месте, персы застревали в узких горных проходах, перекрытых случайными лавинами, или лихорадочно ремонтировали смытые паводками мосты. Когда до них дошло, что вовремя им до нас не добраться, Царь Царей направил Александру предложение о мире: десять тысяч талантов и половину империи, все, что лежит западнее Евфрата, при условии, что он свалит и оставит Персию в покое. Для обсуждения предложения собрался военный совет.

— На твоем месте я бы согласился, — сказал старый военачальник Парменион.

— Конечно, и я бы согласился, — сказал Александр. — На месте Пармениона.

Затем он объяснил послам, куда они могут засунуть свои предложения и сообщил нам, что мы идем завоевывать Египт.

От восторга он совсем забыл причину, по которой хотел разорить Тир: персидский флот, снаряженный и готовый отправиться к берегам Греции. Но эта проблема разрешилась сама собой: библоссцы и сидонцы разругались с персидскими адмиралами и в раздражении хлопнули дверью, к ним присоединились киприоты, и вся эта армада перебежала на другую сторону и явилась к нам в поисках работы.

Таков был конец персидского флота, и наш вклад в это достижение равнялся нулю.

— О, отлично, — сказал мой приятель Пифон, когда услышал об этом. — Стало быть, не было никакой нужды возиться с Тиром.

— Похоже, нет, — согласился я и подбросил в огонь несколько листиков.

— Как тебе удалось остаться в стороне? — спросил меня Пифон. Его ранило дважды — первый раз на драге, второй раз во время штурма, когда стрела выбила его левый глаз.

— Я находился в полной готовности, — ответил я.

— Тогда ладно, — сказал Пифон, втягивая ноздрями воздух. — Прикалываешься по этой травке, а?

— Очень хорошо помогает от спины и вывихнутых лодыжек, — сказал я.

— Ага, я сразу догадался. Слушай, мне вот интересно, Александр понял вообще, что вся эта затея с Тиром была напрасной?

Я немного подумал.

— Сходи и объясни ему, если хочешь, — сказал я.

Глава двадцать первая

— И в самом деле удивительная история, — сказал я, подавляя зевоту. — А теперь, если не возражаешь, мне действительно надо пойти и немного...

— Заткнись, — сказал мой брат.

Как раз после осады Тира — из-за этой осады — я и мой друг Пифон поняли, что мы можем сделать мир несколько более подходящим для жизни местом, оттащить человечество от края пропасти, в которую оно норовит свалиться и одновременно завоевать почетное место в истории.

Мы можем убить Александра.

И прежде чем ты побелеешь и начнешь голосить «стража, стража», я должен подчеркнуть, что к этому умозаключению мы с Пифоном пришли, прокоптившись в чудесном скифском дыму недели две более-менее без перерывов (Пифон страдал зубными болями, от которых совершенно терял способность мыслить, а я счел своим долгом облегчить страдания собрата), когда каждый из нас был безумен, как горшок с хорьками, в противном случае мы и на мгновение не прельстились бы этой идеей. В конце концов, когда совершенно невинным и безвредным личностям то и дело режут глотки по обвинению в таинственных, никогда не существовавших заговорах против Александра, разумный человек должен очень серьезно задуматься, стоит ли затевать настоящий. Мы же, залеченные от макушки до пят, пребывали выше таких мирских, низменных материй, как страх или здравый смысл. В самом деле, братец, жаль, что у меня не осталось больше этой дряни, тебе бы понравилось. Может быть, ты бы даже стал слегка походить на человека, если это вообще возможно.

Ну так вот, я понимаю, что очень просто сказать: давайте убьем Александра и все станет прекрасно; однако подобраться к нему достаточно близко, чтобы воткнуть в спину нож, гораздо сложнее. Перво-наперво его день и ночь окружали верные друзья детства, юные македонские аристократы, которых ты забалтывал в старой доброй Миезе; большей частью это животные, которые не задумываясь размозжат тебе череп, если ты как-нибудь не так вытрешь нос. Я указал на это обстоятельство соратнику по заговору как-то вечером, когда мы встали на ночь лагерем и по-дружески вдохнули лекарства. Он немного подумал, я же тем временем сыпанул в огонь еще пару горстей.

— Хорошо, — сказал он. — Молодец, Эвдемон. Тут ты прав. Никак нам не подобраться к нему, пока кругом гетайры. Они распустят нас на ломтики.

— Могу спорить, так и будет, — согласился я, кивая. — Наши головы покатятся по полу еще до того, как мы подойдем достаточно близко, чтобы учуять его пот.

Пифон нахмурился.

— Ну хорошо, — сказал он. — Не стоит так пессимистично смотреть на вещи. Как говорят философы, проблема — это всего лишь замаскированный вызов.

— О. — Я задумался на мгновение. — И который же философ так говорил?

— Мой двоюродный брат Гелон, — ответил Пифон. — Вообще-то он не был философом-профессионалом, скорее это было что-то вроде хобби.

— Понятно. — Я помолчал, наполнив легкие дымом, задержал дыхание на счет десять, и медленно выдохнул. — Что скажешь насчет яда? — внес я предложение. — С ядом не обязательно подходить близко.

Пифон поскреб в затылке.

— Разве всю еду не пробуют, прежде чем он сам ее съест? — спросил он.

— Точно, — ответил я. — Но это не проблема. Используем медленный яд. Такой, который подействует только на следующий день. В таком случае когда дегустатор весь посинеет и перевернется пузом кверху, поздно будет что-то делать.

Пифон зевнул.

— Хорошо, — сказал он. — Ты, значит, все знаешь о ядах, так?

— Нет, — признал я. — Ни бельмеса в них не смыслю.

— Я тоже, — сказал Пифон. — Знаешь кого-нибудь, кто знает?

— Да нет, — ответил я. — Кроме того, если ты станешь бродить и расспрашивать людей о ядах, они захотят узнать, зачем. Может быть, есть книга, в которой про них написано?

— Возможно, — сказал Пифон. — Про что только не пишут книг. Знаем мы кого-нибудь, у кого есть книги?

Я уселся на стул — одно из этих трехногих складных несчастий, если не путаю — и попытался напрячь мозг. От этих листьев случаются чудесные озарения, хотя ум все время норовит ускакать куда-нибудь в сторону.