Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Александр у края света
Шрифт:

Тут случилось так, что Александр на время перестал быть единственным объектом ежечасного и ежедневного внимания. Было объявлено, что из Афин, для развлечения солдат, прибывает театральная труппа, и день или два никто не мог говорить ни о чем другом. Оглядываясь назад, я не вижу в этом ничего удивительного: мы афиняне, внуки Эвпола, мы на этом выросли, но у провинциалов (называя их так, я бессовестно льщу им) перспектива лицезреть настоящий афинский театр вызвала гораздо больший восторг, чем пирамиды, крокодилы и поющая статуя Мемнона, Сына Зари. Разумеется, народ начал обращать на меня внимание: ну как же, с моим-то происхождением — и бесполезно было говорить, что я совершенно оторвался от родни, да и

никогда не интересовался ничем таким — было само собой разумеется, что я театральный завсегдатай, авторитетный критик и друг детства всех афинских актеров, о которых они когда-либо слышали. Меня заставляли декламировать все, что я мог припомнить, начиная от дедова наследия и вплоть до кирпичей Эсхила, учить которого заставлял нас отец, и когда я иссяк и сказал, что больше не помню ни слова, все обиделись и обвинили меня в зазнайстве.

Когда труппа наконец прибыла, я думал, случится восстание. Вместо цветов афинской сцены мы увидели отбросы, шлак, дублеров дублеров. Помнишь Телекрита, этого трясущегося старого хряка, которого мы несколько раз видели в детстве? Я думал, он давным-давно помер, и представление, которое он давал, не убедило меня в обратном, однако македонцы в него влюбились. Они считали, что он великолепен, притом что он постоянно забывал роль и принимался импровизировать или заполнял дыры кусками других пьес. Честно, я думал, это довольно остроумный капустник, и посмеивался про себя, пока некий здоровенный волосатый шутник, который сидел рядом, не сказал мне заткнуться, а не то он мне башку оторвет. Но знаешь, кто еще оказался в этой компании? Не думаю, что ты его помнишь, но я когда-то приятельствовал с ним — Сострат, старший сын нашего соседа Ахиона.

— Привет, Сострат, — сказал я, тихо подойдя сзади. — Что ты тут делаешь?

Он подпрыгнул выше головы, приземлился и повернулся.

— Извиняюсь, — сказал он. — Я тебя знаю?

— Эвдемон, — ответил я. — Сын Эвтихида. Наши отцы были соседями в Паллене, помнишь?

— О, — сказал он и весь словно провалился, как ведро в колодец. — Ты.

Я ухмыльнулся.

— Я тоже рад тебя видеть, Сострат. — Как твой нос поживает?

Он нахмурился.

— Все еще так себе, — сказал он.

— После стольких лет, — сказал я. — Удивительно. Какая жалость. Как дома дела?

Ужасно, — ответил он. — Поэтому я и здесь. Куда угодно, лишь бы из города, где-нибудь на месяцок.

— В каком смысле ужасно? — спросил я.

Он ответил каким-то смутным жестом, обведя рукой все вокруг, и получилось гораздо лучше, чем на сцене, где он блистал стилем и естественностью плужного лемеха.

— В любом смысле, какой может придти тебе на ум, — сказал он. — Урожаи смехотворные, цены до небес, проклятые македонцы повсюду, в лавках голяк, в Собрании все вцепляются друг другу в глотки...

— Прекрасно, — сказал я. — Приятно видеть, что некоторые вещи никогда не меняются. Так ты, значит, теперь актер? С каких это пор?

Он вздохнул.

— С тех пор, как я отдал Оресту свою долю земли. Нет смысла нам обоим умирать с голоду.

— Понятно, — ответил я. — А как твой брат? Женился он на той шлюхе из Мезогайи, по которой все сходил с ума? Как там ее звали? Каллипига, вроде так.

Сострат посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он, — это я на ней женился.

— О. И как она поживает?

— Умерла в прошлом году.

— А. Беда-то какая.

— Да нет, — сказал Сострат, снова вздохнув. — Она была злобной сукой. — Он изучающе осмотрел меня с головы до ног. — Так и что? — сказал он, — как оно, работать на македонцев?

— Не так уж и плохо, — ответил я. — Работа как работа.

— Ты, наверное, правильно поступил, когда смылся, — сказал Сострат. — Дела с тех пор шли все хуже и хуже. О, кстати.

— Да?

— Помнишь

Мегасфена? Он был в нашей компании.

Я улыбнулся.

— Конечно, помню. Никто не мог так здорово изобразить блюющую собаку, как Мегасфен. Как дела у старого сукиного...

— Он тоже мертв, — сказал Сострат. — Забит до смерти грабителями по дороге из города. Среди бела дня!

Ты не представляешь, как меня порадовала встреча с Состратом. Как правило, дурные новости о других людях оказывают на меня оздоравливающий эффект; ознакомившись с каталогом жалоб, ты сравниваешь их со своими собственными проблемами и уходишь повеселевший и взбодрившийся. Что мне действительно воодушевило, так это мысль о том, что останься я в Афинах и получи свою долю наследства, то вполне бы уже мог докатиться до такого же жалкого состояния, как Сострат. Он до того улучшил мое самочувствие, что мне захотелось сделать что-нибудь и для него.

— Что это? — спросил он, когда сунул подарок ему в руки.

— Просто сушеные листья, — сказал я. — Просто кинь их в костер, и в комнате хорошо запахнет.

— О.

— Прямо из Скифии, — подчеркнул я.

— О. Много стоят?

Я пожал плечами.

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Если ты спрашиваешь, можно ли их продать за деньги, то, наверное, нет. С другой стороны, как оценить счастье?

Он некоторое время смотрел на листья так, будто подозревал их в попытке стащить деньги у него изо рта.

— Мне они, пожалуй, и правда пригодятся, — сказал он. — Этот ублюдок Койн устроил дубильню прямо через дорогу от моего дома, можешь представить, какая вонь теперь стоит кругом...

— Попробуй листья, — сказал я. — Как раз для таких случаев.

Он еще немного подумал и сказал спасибо. Кажется, он был удивлен не меньше моего, услышав это слово из собственных уст.

— Ну что ж, значит это путешествие в конце концов оказалось не полной тратой времени. Почти, — добавил он, — но не совсем.

Я нахмурился.

— Тебе что, не платят? — спросил я.

— О, платят. Немного, так, кое что. Проблема в том, что большую часть уплаченного я уже потратил на то, что считал выгодным товаром, и что оказалось дерьмом. — Он печально ухмыльнулся. — Вечное мое везение, — добавил он.

— Похоже на то, — сказал я. — Что случилось-то?

— О, я зашел на рынок в Эфесе, мы останавливались там на день или около того по дороге сюда, и увидел целую стойку амфор с медом. Продавали дешево, и будь у меня хоть крупица здравого смысла, я бы заподозрил неладное. В общем, я купил всю партию, двенадцать амфор, и засунул под свою скамью на корабле. Позже выяснилось — конечно же, уже после того, как мы отплыли, когда ничего уже поделать было нельзя — что мед этот сделан пчелами, кормившимися на особом кустарнике, который только там и растет — густыми зарослями с блестящими листьями и пурпурными цветами. Не помню уж, как он называется. Короче, штука в том, что мед, сделанный из пыльцы этого кустарника — смертельный яд. Достаточно облизать палец, и ты мертвец. Представь себе только: кабы я не узнал вовремя, мог бы половину населения Аттики стереть с лица земли. С другой стороны, — добавил он, — если подумать, как там сейчас обстоят дела, то может, это было бы только милосердно.

Я выждал несколько мгновений, прежде чем открыть рот.

— Этот мед, — сказал я. — Где он сейчас?

— Все еще на судне, — ответил он. — Когда будет время, вылью его за борт и вымою амфоры. Может и выручу за них несколько оболов, кто знает.

— Все в порядке, — сказал я. — Я беру его.

— Зачем?

— Прости?

Он скорчил рожу.

— Что ты собираешься сделать с двенадцатью амфорами смертельного яда?

Ну, тут он меня подловил.

— Я дам тебе за него столько, сколько ты заплатил, — сказал я.

Поделиться с друзьями: