Альфа Центавра

— Воды-ы! — И дальше, естественно, уже одним только матом.

— Ты бы лучше, чем орать на благородных девушек, забияка, слез сюда и получил по морде, — сказала Ника Ович, недовольная поведением Василия, а скорее всего раздосадованная информацией о потере корректировщика огня:

— Она его очень любила, несмотря на постоянную перемену мест, в том смысле, что:

— Менял он женщин, как перчатки. — И более того, не свои перчатки, а мечтал только, чтобы надеть черно-белые перчатки Олигарха Всей Альфы и ее Центавры. Дело в том, что не только некоторые, но и многие не могли понять, что Альфа Центавра — это одна и та же собака. Потому что, когда выяснялось где-то в середине беседы в баре за пивом и раками плюс Цыпленком Табака, что их:

— На самом деле Три! — то тут же по мордасам. — Ну, тому, кто долго это уже объяснял с самого начала этого незамысловатого отдыха местных жителей, разругавшихся на время со своими женами. Вот это как раз минус того, что было не принято пускать в пивной бар баб, и даже девушек. Так-то в принципе пожалуйста, но только на словах.

Всегда находился какой-нибудь нашедший случайно трешку алкаш, и на те сразу, увидев здесь миловидную блондинку в малиновом сарафане, надетом крест-накрест, как ленты для пулемета у матросов:

— Ты чё здесь ошиваешься, зараза? Она с круглыми и так-то глазами:

— Я-я-яя? Так я живу здесь, мил человек. — И как правило редко зовут на помощь мужиков — местных завсегдатаев, как и она, а:

— Хрясь иму по яйцам. — А это еще попасть надо, ибо она в это время находится наверху, на лестнице уже на второй этаж, а он внизу, уж уходить собрался, так как здесь наценка — не на улице — а она действует не только на нервы, но и быстро истощает доставшуюся, как маленькое счастье трешку. Поэтому она, держась одной рукой за перила, делает приседание, как мог бы подумать другой, более культурный парень, а этот просто находится в недоумении:

— Чё это она, готовится для миньета? — но не при всех же, народу в фойе мало, но не все в залах, здесь тоже шоркают у телефона, и входят и выходят иногда из туалетов, находящийся как раз под лестницей. И через себя по бразильской системе, бьет его по яйцам. Ногой в туфле, разумеется. Даже не по, а под яйца. И что больше всего удивительно:

— Он не понимает за что. Тогда выходят из нижнего зала как раз те, с кем она обычно здесь ошивается, и бьют его в поддых и по морде, по носу особенно, из-за чего у мужика течет обильная кровь. Он уползает в открытую для него специально швейцаром дверь, за которой очередь уважительно расступается, ибо:

— А всё-таки он смог напиться пива. — В отличие от нас, которые не знают, когда туды-твою все-таки попадут. Один даже говорит:

— Можно и мне набьют морду, тогда пустите? — Но всем только смешно.

Глава 27

В общем, стало ясно для тех, кто умеет мыслить логически, что Махно хотел стать Олигархом и Альфы, и Земли, которую он и называл:

— Ее Центаврой. — Понятно? Альфа — это Альфа, а Земля ее Центавра. Тут Тет-а-Тет в баре можно запутаться, и оставить почти нетронутым сочно-чесночного Цыпленка Табака, а уж при таком количестве самостоятельных личностей, лезущих в Наполеоны — вообще:

— Кто что хочет то и думает.

Но Махно не умер, умер его только что родившийся Видимый Медиум.

Информацию мог держать в своем буфере некоторое время Медиум Vulgaris — Простой, Невидимый Медиум. Форма Видимого Медиума была неустойчива. Как вы только что видели, трех выстрелов из снайперской винтовки хватило, чтобы он исчез с лица Земли. Труп не искали, как это обычно делается во время наступательной операции, поэтому никто и не узнал, что это был Медиум М. А сам Махно как раз подошел к этой небольшой — из двух человек — группе девушек.

— Нау ду ю ду, — сказал он мрачно.

— Ты чё такой? Не привез, что ли, ничего?

— Нет, почему же, извольте, и протянул дамам большого, кило на три-четыре сома.

— Ты что?! — ахнула Щепка, — я не ем сомов, они страшные, и едят придонных пауков.

— Мы на войне, — продолжал Махно, — надо есть все, иначе никогда не увидим победы.

— Ты вообще где его взял? — тоже была слегка шокирована Ника.

— Василий, ты будешь сома?! — крикнул на вышку Махно.

— Если поджарите буду.

— А сам ты че, не можешь?

— Да могу, но здесь доски, они могут загореться.

— Как хочешь, тогда я его выброшу.

— Я заплачу, пожарь сам.

— Как, в золе, обмазанного глиной?

— Не забудь про соль — большое количество, черный свежемолотый перец, укроп и петрушку.

— Лимон?

— И лимон.

— Сколько ты заплатишь за такой шикарный завтрак, обед и ужин вместе взятые?

— Можешь после обеда трахнуть Нику.

— Она и так моя.

— Нет, нет, хотя я и твоя, но такого беспрецедентного неуважения к себе не потерплю. Тем более, ты меня и так бросил. — И она ударила его по колену, предварительно зацепив другой ногой за пятку. Вот так, не вставая, отправила Махно на больничку, потому что при падении ударился балдой о камень.

— Теперь уж точно не дождемся норвежской семги, — схватилась за голову Щепка. И добавила: — Зря ты так, мы его в конце концов заставили приготовить этого сома по-Царицынски. А теперь чё делать?

Я не умею.

— Я тоже. Слышь ты, Васька, спустись сюда, приготовь сома, а? — спросила Щепка.

— Я вам не Васька — это во-первых, а во-вторых, я трахаю только тех, кто этого сам очень хочет, а вы этого сома не хотели. Теперь готовьте сами.

— Да пусть он лучше здесь сдохнет! — воскликнула Щепка, — не хочешь — не ешь.

— Более того, мы достанем Норвежской рыбы. Если Махно ее был в Норвегии, то уж рыбы-то он точно привез, а если привез — значит где-то она должна быть.

— Почему? — спросил Василий.

— По определению! — Они ответили хором.

Василий согласился поднять сома, начал его жарить, не подумав, прямо на досках, едва прикрыв их золой, потому что ее было мало, в результате. В результате вышка загорелась. И как раз в это время возобновил свою атаку Троянский Конь. Да, но тем не менее вы еще не видели настоящего ТК. Далее, в каком виде атакуют Беда, Пар и конь Беды Софист?

А теперь Пархоменко бежал впереди. И мало того, что его спустили с цепи, он еще держал перед собой, надетый через шею Леви Страус, и периодически стрелял из него. Василий Иванович очень удивился, и крикнул вниз бабам — в некотором смысле так можно считать:

— Он нас так и так предал!

— Что? Спусти нам немного сома, мы попробуем, авось его можно кушать.

— Его можно только жрать, — назло ответил Василий. — И более, того, он еще не готов, а этот Пархоменко, чей уж он хахаль — точно не знаю — нас в конце концов предал и теперь ведет по нас почти непрерывный огонь, так делается?