Альфа Центавра

— Скорее всего просто его не видит. — А с другой стороны:

— Может нарочно пошел на свет, обидно стало, что он один, а вас вон сколько:

— А никто не замечает, всем только бы пострелять.

— Трандычи есть нельзя — он отомстит! — закричал Вара, когда повернулся и увидел, что броневик уже совсем близко, как:

— Праздник, который всегда с нами, но просто не знаем, как его справлять, а только сначала напиваемся, а потом блюем — ничего другого не остается:

— Никто не дает. — А почему? Дак, естественно потому, что все знают:

— Ни у кого нет денег, — а без денег:

— Какой смысл? — Только что жениться заставят. Сплошь одни отталкивающие нас друг от друга обстоятельства.

Поэтому сила притяжения все возрастает и возрастает, пока не заканчивается тем, что:

— Хочется броситься хоть на броневик, — и обняться с ним:

— На всю оставшуюся жизнь.

— Да нет, — сказала Щепка, — этот ишак на самом деле хочется с ним поцеловаться:

— По-хорошему.

— Прошу прощенья, мэм, — сказал Пархоменко, — но я не вижу ни одного смысла, как это можно сделать. Он же ж железный, как Каменный Гость, а мы тока так:

— Очередное иво мясо. — Ибо что он сейчас думает?

— А именно? — попросил пояснить Вара.

— Производное от слова на букву х в его ослабленном значении — встречаете.

— Он так думает? — удивилась даже Щепка. И добавила: — Пожалуй:

— Вер-на-а!

— Тогда, — продолжала она, — чтобы всё закончилось для нас хорошо, надо подойти к нему поближе на бреющем, а именно:

— Он должен понять, что мы идем на Вы только для того, чтобы объясниться ему в любви.

— Так сказать, на призыв мой тайный и страстный, о друг мой прекрасный:

— И ты тоже выйди на балкон.

— Вы думаете, что в ём Белые? — спросил Вара.

— Вот как раз только поняла, наоборот, красно-зеленые.

— А это тогда кто? — сказал Пархоменко, вытянув вперед длиннющую, как у снайпера Паганини ладонь с пальцами, на которых давно, а скорее всего, вообще никогда не стригли ногти, и, говорят, даже более того:

— Он и не знал никогда, что их надо стричь. — Но и не удивительно, ибо ножниц не было. — Саблей — слишком велика. Ей если только:

— Можно бриться.

А впереди были конники Котовского, и невидимые для невооруженного взгляда Полосатые, которые тем более разделились пополам.

— Хорошо, что они заняты танком, — сказала Щепка, — а то бы не смогли ничего доказать. И, — добавила она, — мы отступать не будем.

А это значит, надо придумать хитрость, как его взять. Все поняли?

— Можно начинать думать? — спросил Вара, и опять оторвался от пулемета. — Скорее всего, я не смогу. И знаете, почему? Я думаю, как дать ему заработать.

— Кому, пулемету? — спросил Пархоменко. — Так за него думать не надо. И знаешь почему?

— Почему?

— Он сам о себе позаботится.

— Вы уверены? — удивился Вара такой простой мысли.

— Если бы это было невозможно, как стрелять тогда? — поддержала экипаж его командир Щепка.

— Может нам тогда вообще на знамени написать: наше дело маленькое, и спасибо хоть не требуют иметь рога, как у буйвола, ибо зачем, если все равно их, как и всех остальных закатывают в банки и пишут:

— Бычки в томате.

— Я не поняла, кто это сказал. Молчание было ей логическим ответом, ибо ясно:

— Никто не мог сказать так сильно и наивно, как Буди. — А — все знали — сейчас был их единственной надеждой, ибо только он мог маневрировать по этому кочкастому полю так, чтобы не попасться на глаза броневику, или хотя периодически от него скрываться, как Ахиллес от стрел Аполлона.

— Здесь главное в том, что у броневика есть перед нами преимущество, — сказал Пархоменко, — он развивает большую скорость, поэтому — не уйти.

— Да уж это нам известно, — сказала Щепка, — мы и так идем в атаку на него. — И добавила: — Только не понимаю, почему он не боится. И Вара, думавший только о пулемете, выдал истину:

— Там что-то случилось.

— Говорю тебе истинно, — сказала Щепка вдохновенно, как во время иное, когда сочиняла Шекспира, — будешь командовать ар-р-ми-я-ми-и.

И действительно, Буди первым же — хотя он мог быть и последним — обошел броневик справа. Сначала пошел право, потом влево, а потом опять вправо. Просто? Но если бы броневик не завис, как в руках Леньки Пантелеева из-за глупой ревности Ники Ович — а если считать не в лоб, а научно по Фрейду, — то именно из-за ревности к броневику. Ибо хотя Ленька и занял до нее это место — она была здесь раньше. Но напрямую не думала, так просто обиделась из-за противоречия именно не в мыслях, а в образе действия. В том смысле — если кто не понял — что поняла она:

— Ленька на самом-то деле — За Белых. Хотя со стороны могут возникнуть противоречия:

— Так они и шли на Царицын, где были Полосатые. — Тут и интуичить ничего не надо, всё видно и так, как на ладони. А на самом деле именно поэтому и приходится. Ибо на вопрос, кто:

— За, — и кто:

— Против, — чтобы разобраться, надо знать исходную позицию, — как высказала когда-то прямо в лицо князю Февронья.

Глава 38

Жена Париса, обходя танк по нижней окружности, заметила броневик за клубами дыма, которые уже не периодически, а систематически, а иногда даже:

— Беспрерывно, — испускал танк, решила, как она сказала:

— Взять его, — имелось в виду:

— И броневик И когда она уже забыла о данном ей задании атаковать танк, то увидела, как с другой стороны броневика, разворачивается тачанка, и ее полуэскадрон успел только ахнуть, и пулемет как раз заработал. Буди всегда угадывал, куда поворачивал полуэскадрон жены Париса, и Вара хотя и удивлялся способности Буди интуичить, попросил:

— Не торопиться.

— Почему?

— Потому что пулемет — это не лошадь, и перегревается.

— В чем дело? — быстро спросила Щепка.

— Нужна вода.

— Пулемету?

— Да.

— Надо залезть на цистерну, которую он тащит, — Щепка показала на броневик, — и посмотреть, что там.

— Там спирт, — сказал Пархоменко, и добавил: — Я уверен. Даже если его выпарить — останется очень мало воды. Вот даже этому Макси не хватит, — он кивнул на пулемет Максим, дышащий жаром, как будто он только что вышел из парной.

— Пива нет?

— Что? Что-с? — я не поняла спросила Щепка, и добавила: — Сейчас не время для шуток. Впрочем, если предположить, что ты прав, и это точно спирт, то надо брать языка. Вот тут никто ничего не понял, ибо никто из простого пролетариата не мог знать, что каждый Белый берет с собой даже в атаку упаковку пива — пусть и по ноль тридцать три только.