Альянс бунта

В общем, жизнь у отца тоже не из легких.

— Знаешь что? — говорит он. — Я приготовлю суп. Мы оба поедим, хорошо? — Он похлопывает себя по карманам, рассеянно оглядываясь по сторонам, как будто положил куда-то что-то важное и не может найти. Затем, кажется, осознает, что делает, и снова обращает внимание на меня. — Куриный подойдёт, милая?

Я киваю, снова опускаясь на диванные подушки.

— Да, конечно. — Но я не уверена. В моем голосе звучит сомнение. После того сна, который я только что видела, мысль о том, чтобы положить что-нибудь в рот и проглотить, вызывает у меня желание броситься к унитазу.

— Я сбегаю в магазин за припасами. Сухие крекеры? Хлеб? Что-нибудь еще на твой вкус? Только скажи, и я принесу тебе все, что захочешь. Как насчет печенья из той пекарни, которая тебе так нравится на другом конце города? Если я потороплюсь, то успею до их закрытия.

Суета.

Последние три дня он только и делал, что суетился. Я понимаю, что папа хочет как лучше, но только сводит меня с ума. Все мое терпение уходит на то, чтобы не наброситься на него. Он просто пытается помочь. Если я буду с ним резка, то только еще больше причиню ему боль.

— Просто крекеры. — Я слабо улыбаюсь, кладя руку на живот.

Папа улавливает это движение, его взгляд скользит по руке, которая теперь обхватывает мой живот, и горячая, острая струя кислоты обжигает заднюю стенку моего горла, вызывая у меня желание блевать снова. Я тут же меняю положение, хватаю мобильный телефон и пульт от телевизора, по одному в каждую руку.

— Теперь уже недолго, — говорит папа. — Это естественно, что ты так делаешь. Это нормально — чувствовать…

Я не хочу знать, что, черт возьми, нормально чувствовать. Все это ненормально.

— «Гаторейд», — рявкаю я. — Я бы с удовольствием выпила «Гаторейд». Пожалуйста.

Он смотрит на меня, его слова все еще висят в воздухе между нами, задерживаясь, несмотря на то, что я сделала все возможное, чтобы отвергнуть их. Неважно, что он говорит — это не нормально. Это неприемлемо.

— И да, вообще-то, печенье звучит здорово. Если ты поторопишься, то, возможно, успеешь туда до закрытия.

С тяжелым, грустным взглядом папа кивает, выходит из гостиной и исчезает в коридоре. Он ни словом не обмолвился о том кошмаре, который мне приснился, хотя специально разбудил меня от него. Чувство вины съедает его заживо. Он прекрасно знает, что мне снился Джона и все те ужасные вещи, которые он со мной делал. Отцу невыносимо слышать подробности, поэтому не спрашивает. Думаю, он искренне боится узнать…

Входная дверь со щелчком закрывается, звук тихий, как шепот, зловещий, как раскат грома. Дом безмолвно кричит у меня в ушах, стены звенят от воспоминаний о Джоне. Мне не следовало возвращаться сюда. Я не могу даже подумать о том, чтобы подняться на второй этаж дома, не чувствуя, что упаду в обморок. Официальная гостиная с покрытыми патиной фотографиями дедушки, висящими на стенах, с тяжелыми грифельно-серыми шторами и лампами в стиле ар-деко стала моим убежищем. Здесь я ем. Смотрю телевизор. Здесь же и сплю. Но есть вещи, которые я не могу здесь делать…

Я не была готова к тому, что во время беременности мне придется часто ходить в туалет.

Я вообще не была готова к тому, как будет протекать беременность.

Застонав, я поднимаюсь на ноги — не потому, что я уже достаточно большая, чтобы жаловаться. Просто я была такой вялой, с тех пор как вернулась домой — три дня валяния на диване. Все тело затекло, распухло и болит. Я пользуюсь ванной комнатой на первом этаже, хотя она тесная, а из-за дерьмового освещения я выгляжу больной. Другие ванные комнаты находятся наверху, а я… я не могу…

Просто не могу.

Закончив, я спускаю воду и мою руки в раковине. Даже за шумом воды я слышу, как хлопает входная дверь. Покачав головой, я горько улыбаюсь, выходя из туалета.

— Он на кухонном столе! — кричу я, шаркая по коридору и возвращаясь в гостиную.

— Что там?

Я кричу от неожиданности, отступая на шаг назад, прямо в… черт, черт, черт! Декоративный слон, купленный моим дедом во время поездки в Африку, опасно покачивается на подставке; я едва успеваю схватить его, прежде чем он упадет на пол.

Пакс стоит в темной прихожей, бледно-белое кольцо света, отбрасываемое фонарем на крыльце, окружает его голову ореолом. Лоб нахмурен. Глаза полные стали. Челюсти крепко сжаты. Можно с уверенностью сказать, что он не очень счастлив.

— П-папин… бумажник, — жалко шепчу я. — Я думала… думала…

— Врешь, — холодно говорит он. — Ты не думала. Если бы думала, ты бы никогда не приехала сюда, или в любое другое место, думая, что я не последую за тобой.

— Пакс…

Он шагает вперед, не обращая на меня внимания.

— Неужели ты думала, что я просто уйду? Если бы ты хоть на секунду задумалась о своих действиях, ты бы поняла, что на этой земле нет такого места, куда бы ты могла пойти, а я бы не последовал за тобой.

О, боже. Я никогда не видела такого гнева на его лице. Снова отступаю назад, меня охватывает паника, хотя я знаю, что он не причинит мне вреда. Пакс никогда бы не сделал этого. Но это не значит, что он не будет кричать на меня, пока у него не пропадет голос, особенно после короткого сообщения, которое я ему отправила, сообщив, что покидаю Аляску и переезжаю к папе.

— Пакс, пожалуйста… — Моя просьба успевает прозвучать лишь наполовину, когда парень бросается ко мне, берет меня за руки…

…и крепко обнимает.

— Ты, блядь, до сих пор так и не поняла, да? — рычит он мне в волосы. — Когда же ты смиришься с тем, что застряла со мной? Ты вела самую глупую, самую упорную войну на истощение против моего сердца. И ты победила. Теперь это твой приз, Чейз: мое безраздельное внимание. Ты — весь мой гребаный мир. Ты — мое сердце. Моя одержимость. От этого никуда не деться. Никакого возврата. Ты заставила меня полюбить тебя. Теперь разбирайся с последствиями.

Пакс переполнен гневом, но то, как он неуверенно проводит рукой по моей спине, успокаивая меня, говорит о том, что он не так зол, как притворяется. Он боится. Ждет, что я оттолкну его, закричу на него и велю убираться… и я почти делаю это. Почти. Но нахождение здесь, в его объятиях, влияет на меня так, что я не могу понять.

Я ломаюсь. Разбиваюсь. Распадаюсь на части. Сама того не желая, я прижимаюсь к нему, зарываясь лицом в его грудь. За то время, что требуется моему сердцу, чтобы содрогнуться в груди, я обхватываю его руками за талию и разражаюсь градом слез.