Анатомия террора

Плакат с изображением С. П. Дегаева, объявлявший о его розыске

Как бы то ни было, Дегаев принял правила игры, предложенные Судейкиным, и выдал полиции около двухсот офицеров-народовольцев Кронштадта и Одессы. Поспособствовал он и аресту, как выражались в Зимнем дворце, «этой ужасной женщины», В. Н. Фигнер, в Харькове. В то же время он издавал «Листок “Народной воли”», вербовал для радикальной организации «свежие силы», проводил совещания, предупреждал некоторых товарищей о возможном аресте. В общем, играл роль представителя Исполнительного комитета и для подполья, и для руководителей полиции. Ситуация запуталась настолько, что народовольцы, переставшие понимать, откуда может грянуть гром, начали подозревать друг друга и окружающих в неосторожности, а то и прямом предательстве. Вскоре слухи о неблагополучии в революционном лагере дошли и до вождей эмиграции. В середине 1883 года Е. Н. Серебрякова, приехав в Швейцарию к Л. А. Тихомирову, обвинила Дегаева в предательстве. Чуть позже сам Дегаев не только посетил швейцарского изгнанника, но и, после короткого запирательства, признался в сотрудничестве с Судейкиным. Он, естественно, постарался сделать вид, что это не жандармский подполковник руководит им, а Дегаев собирается использовать Судейкина в целях торжества революции. Выглядели его объяснения настолько жалко и неправдоподобно, что провокатору никто не поверил. Однако между ним и руководством народовольцев было заключено соглашение, по которому Дегаев обязывался помочь революционерам устранить своего шефа-жандарма, а они гарантировали предателю сохранение жизни и выезд за пределы империи.

Для выяснения всех обстоятельств дела и восстановления сети действительно народовольческих, а не полицейско-народнических кружков в Россию был командирован Г. А. Лопатин. Герман Александрович (любимый герой Давыдова, персонаж нескольких его книг) не принадлежал ни к одной партии, но был известен как истинный демократ, человек безупречной чести и честности, непримиримый противник самодержавия. Надо бы и о нем сказать несколько слов – очень уж яркая, необычная фигура, да и судьба уникальная. Впервые Герман Александрович был арестован в 1866 году в связи с покушением Каракозова на жизнь Александра II. Лопатин не одобрял выстрела в царя, но когда в дни разгрома ишутинцы обратились к нему (отметим это обстоятельство), он не мог отказать товарищам, попавшим в беду. Он был сослан на родину, в Ставрополь, оттуда бежал... в Вологодскую губернию, чтобы поспособствовать похищению и тайному отъезду за границу сосланного П. Л. Лаврова. А в 1870 году он и сам прибыл в Швейцарию, где отчаянно бросился в бой с хитроумной ложью Нечаева и Бакунина, пытавшихся уверить эмиграцию в том, что в России существует мощное революционное подполье, а они являются его руководителями.

Лопатины (слева направо): Всеволод, Сергей, Герман, Николай. Фотография (около 1906 г.)

В том же году Лопатин оказался в Лондоне у К. Маркса и настолько очаровал всю семью, что о его житье в отеле и речи не могло быть. Остановившись у Марксов, Герман Александрович начинает переводить на русский язык «Капитал», «Принципы биологии» Г. Спенсера, становится членом Генерального совета I Интернационала. Однако мыслями он был далеко, в России. Дело здесь не столько в привычной для наших сограждан ностальгии, сколько в желании спасти еще одного узника, но на этот раз не вологодской, а забайкальской глухомани. Речь шла о похищении и отправке за границу Н. Г. Чернышевского. В первых числах января 1871 года Лопатин находился уже в Иркутске, а в начале февраля, так ничего и не узнав о местонахождении Николая Гавриловича, он был арестован и посажен на гауптвахту.

Летом того же года попытался бежать, перепрыгнув через забор гауптвахты, но уже на улицах города погоня настигла беглеца. И все же в августе 1872 года Лопатин вновь бежал и на лодке-долбленке спустился по Ангаре, чудом миновав опасные пороги. Однако на гораздо менее порожистой речке Ушайке он потерпел крушение и был вновь доставлен в Иркутск. В третий раз он бежал летом 1873 года из здания судебного присутствия и, переодевшись крестьянином, добрался до Петербурга, а оттуда спокойно по железной дороге – за границу. И вот в конце 1883 года Тихомиров обратился за помощью именно к Герману Александровичу, попросив того навести порядок в народовольческих кружках в России. Снова нелегальная поездка на родину, снова редкая по своей опасности миссия, правда, теперь опасность грозила Лопатину не только со стороны полиции, но и от предателя Дегаева. Показательно, что Герману Александровичу самому пришлось разоблачать «руководителя российского подполья», и сделано это было артистически. Во время обеда в ресторане Лопатин попросил Дегаева рассказать о своем побеге из-под ареста. Тот, недоумевая (он и представить себе не мог, что Тихомиров не открыл Лопатину правды), поведал, как ему удалось засыпать глаза конвойному табаком. Лопатин спросил, что это за спасительный табак, и, когда Дегаев ответил: турецкий курительный, сообщил предателю, что крупным курительным табаком засыпать глаза человеку невозможно, для этого годится только мелкий, нюхательный.

После этого стороны пришли к соглашению, суть которого нам уже знакома по изложенному ранее. В середине декабря 1883 года особый инспектор секретной полиции подполковник Судейкин был убит на конспиративной квартире, где он обычно встречался со своим тайным агентом Яблонским (Дегаевым). Дегаев же, как и уговаривались, был переправлен революционерами в Европу, а оттуда вскоре уехал в Северную Америку, так как в Старом Свете его могла настигнуть месть родственников и друзей преданных им товарищей. Здесь, в США, он стал профессором математики в одном из учебных заведений Южной Дакоты и благополучно умер в своей постели в 1921 году под именем Александра Пелла.

Лопатин, оставшийся в России, попытался вылечить революционное подполье от судейкинской заразы, наладить работу типографии, объединить разрозненные кружки в единую организацию. Сделать ему удалось многое, но в октябре 1884 года Лопатин был арестован, причем столь хитроумно, что не сумел уничтожить хранившиеся в его архиве списки кружков и их членов. В 1887 году на «Процессе 21-го» Герман Александрович не смог закончить своего последнего слова. Он разрыдался, стыдясь товарищей, арестованных по его невольной вине. В Шлиссельбургской крепости Лопатин провел двадцать с лишним лет и вышел на свободу в 1905 году, когда ему шел седьмой десяток. Умер он в декабре 1918 года, не приняв Октябрьских событий 1917 года, поскольку считал их не социалистической революцией, а заговором, не отвечающим нуждам и чаяниям народных масс.

Кстати, о народных массах. Революционеры 1870 – 1880-х годов, как и их предшественники всех времен и народов, настойчиво подчеркивали, что они действуют исключительно в интересах крестьян и рабочих, а потому было бы небесполезно попытаться выяснить, как складывались отношения радикалов с боготворимым ими народом. Начать, видимо, придется опять с 1870-х годов, когда молодые и решительно настроенные интеллигенты впервые познакомились с жизнью и нуждами «простого люда». Здесь их ждали и нечаянные радости, и горькие разочарования.

Поход народников к фабричным рабочим оказался весьма многообещающим. На занятия с пропагандистами мастеровые приходили, как и работали, артелями, да еще норовили привести с собой родственников. Внимательно и сочувственно слушали они рассказы о Парижской коммуне, I Интернационале, положении рабочего класса в странах Западной Европы. Иногда огорошивали пропагандистов неожиданными вопросами, то о положении женщин в других странах, а то и вовсе об индийской философии и медицине. Были, правда, и другие примеры. Желябов вспоминал такой случай. После успешных и долгих занятий в рабочей артели он спросил одного из слушателей: «Ну, что, брат, если бы теперь тебе кто-нибудь дал 500 рублей, что бы ты сделал?» Последовал уверенный и неприятный для учителя ответ: «Я? Я бы пошел в свою деревню и снял бы лавочку» [29] . Надо сказать, что большого значения таким «проколам» народники не придавали. И, как оказалось, напрасно. Ведь исполнять роль, отведенную ими рабочим, последние отказывались наотрез. По расчетам радикалов мастеровые, никогда не терявшие связей с деревней, должны были нести социалистические идеалы односельчанам, стать передаточным звеном между пропагандистами и крестьянством, этакими «буревестниками революции». Поскольку из нехитрой задумки ничего не получилось, народники сами отправились в деревню.

29

Цит. по: А. И. Желябов. Женева, 1899. С. 73 – 74.

Здесь их ожидало немало сюрпризов. Крестьяне отнеслись к «пропагаторам» недоверчиво: им отказывали в ночлеге, подозревали в воровстве, а то и принимали за беглых каторжников. Бывали случаи, когда крестьяне задерживали народников и передавали в руки сельской полиции, но потом, приставленные караулить арестованных, сами же их отпускали, не желая связываться с городскими властями. Даже если пропагандисту удавалось увлечь селян своим рассказом, результат чаще всего его разочаровывал. В деревне народников слушали как привычных странников, издавна переносивших полумифическую, полуреальную информацию из деревни в деревню. Лучшей оценкой таких бесед стали слова одного из слушателей, обращенные к недоверчивому соседу: «Не любо, не слушай, а врать не мешай!» Иногда жизнь придумывала для самоотверженной молодежи и более грустные сюжеты.

Пропагандист, работавший в Смоленской губернии, рассказывал в одной деревне об истории селян в Англии, об огораживании, современном их положении и т. п. Слушатели горестно качали головами: да, обидели в Англии паны народ, обманули и обокрали. Вот и у нас также было бы, но царь не допустил. И последовал вывод: у нас за царем лучше, чем у народов, где паны все решают. Иными словами, деревня осталась совершенно равнодушной к социалистической пропаганде и верной своим надеждам на монарха.

Да, крестьяне ждали нового передела земель, но были уверены, что распоряжение о нем придет «сверху», от императора. А потому и слышать ничего не хотели о республике, Учредительном собрании, Земском соборе, политических правах граждан и т. п. Прочность царистских иллюзий, непробиваемость наивного монархизма крестьянства не была оценена народниками в должной мере. Радикалы решили, что все дело в том, что ими неправильно велась пропаганда, что они не сумели стать в деревне «своими», да и язык листовок и их бесед с народом оказался далек от привычного крестьянскому уху.

После образования в 1876 году «Земли и воли» было решено исправить ситуацию и постараться завоевать расположение крестьян, организовав не набеги агитаторов на деревню, а поселения радикалов в ней. Однако и жизнь революционеров бок о бок с крестьянами не слишком продвинула вперед дело социализма. Во-первых, заедала работа по приобретенным народниками специальностям. В. Н. Фигнер, ставшая сельским фельдшером, в первый же месяц приняла 800 больных, а в течение 10 месяцев – около 5 тысяч человек. Ее сестра Евгения открыла школу на 25 детей, которую по вечерам с удовольствием посещали и взрослые. Работа по 10 – 12 часов в сутки не оставляла ни времени, ни сил, ни возможностей для регулярной пропаганды. Не будешь же стучаться по вечерам в избы и развлекать уставших людей рассказами о светлом будущем.