Ангелы Опустошения

ЧЕСНОК: Где тебя черти носили? ЛОВКАЧ: Да вон бабули считал. ЧЕСНОК: Скока ж у тебя бабуль — ЛОВКАЧ: Я был на кладбище ЧЕСНОК: Чего делал? ЛОВКАЧ: Жмурился

и тому подобные шуточки – Они показывают грандиозные сценки перед всеми, занавес прост, это несложный театр – Все погрязают в их заморочках – Вот по сцене проходит девушка – Чеснок тем временем пил из бутылки, он хитрит чтоб Ловкач опустошил бутылку – Все, и актеры и публика, глазеют на девушку что проходит по сцене из-за кулис – Сама ее проходка произведение искусства – И пусть уж лучше смачно отвечает —

Они ее раскручивают, испанскую танцовщицу, Лолиту из Испании, длинные черные волосы и темные глаза и дикие кастаньеты и она давай раздеваться, отбрасывает одежды в сторону с «Оле!» и встряхивает головой и показывает зубы, все вгрызаются в ее сливочные плечи и сливочные ноги и она вихрем кружится вокруг кастаньет и опускает пальцы медленно к своей подпруге и отстегивает сразу всю юбку, под нею хорошенький поясок девственности в блестках, со стеклярусом, и она носится по всей сцене и танцует и притопывает и свешивает свои вороньи волосы до полу и органист (Ловкач) (который прыгает в яму на танцовщицах) завывает неимоверным джазом Дикого Билла – Я колочу ногами и руками, это джаз и великий притом! – Эта Лолита еще немного колбасится потом заканчивает у кулисы обнажая свои нагрудники но не хочет их снимать, она исчезает за сцену по-испански – Пока что она моя любимая девчонка – И я пью за нее в темноте.

Огни снова ярко вспыхивают, и снова выходят Чеснок и Ловкач.

– Чё эт ты делал на кладбище? – спрашивает Судья Ловкач, сидя за столом, с молотком, а Чеснок подсудимый —

– Жмурился.

– Так это ж не по закону.

– В Сиэтле все законно, – отвечает Чеснок, показывая на Лолиту —

А Лолита, с очаровательным испанским акцентом, говорит «Он прижмурился а тут-то ему и крышка» и то как она сказала это, слегка вильнув задом, просто всех убивает и театр погружается во тьму а все ржут, включая меня и здорового негра у меня за спиной который восторженно вопит и аплодирует всему великому —

Тут выходит негр средних лет сбацать нам жаркую чечетку, фух, но он так стар и так отдувается что не может закончить а музыка пытается его подхлестнуть (Ловкач на органе) но здоровенный негр за мной выкрикивает: «О йя, О йя» (как бы говоря: «Ладно вали домой») – Но чечеточник выдает отчаянную танцевальную задыхающуюся речь и я молюсь чтобы у него все получилось хорошо, я ему сочувствую он только что приехал сюда из Фриско работа новая и ему надо как-то закрепиться, я исступленно аплодирую когда он сходит со сцены —

Великая человеческая драма представляется моим всезнающим глазам опустошения – вверх тормашками —

Пусть портьеры раздвинутся шире —

– А сейчас, – объявляет Ловкач в микрофон, – представляем вам нашу сиэтлскую рыжую КИТТИ О’ГРЭДИ – и вот она выходит, Ловкач прыгает за орган, она высокого роста и у нее зеленые глаза и рыжие волосы и она семенит по сцене —

(О Эвереттские Бойни, где это я?)

67

Прелестная Мисс О’Грэди, я вижу ее колыбельки – Видел их и увижу ее когда-нибудь в Балтиморе склонившуюся из окна в кирпичном доме, у цветочного горшка, в маскаре, волосы в маскараде нашампуненного перманента – я увижу ее, видел ее, у нее на щеке мушка, мой отец видел как возникают Красотки Зигфельда, [45] «Ты разве не старушка из „Грешков“?» спрашивает У. К. Филдз у здоровой 300-фунтовой официантки в Кафешке Тридцатых Годов – а та говорит глядя на его нос: «Что-то тебя распирает», и отворачивается, а он смотрит на ее зад, говорит: «Тебя тоже что-то распирает» – Я увижу ее, в окне, рядом с розами, мушка и прах, и старые театральные грамоты, а позади сцена и чтоб ее представить надо различить весь мир – Старые Программки, переулки, Шуберт во прахе, стихи о кладбищенском Корсо [46] – Мы со старым филиппином ссым в этом переулке, и Порториканский Нью-Йорк падет, в ночи – Иисус появится 20 июля 1957 года в 14.30 – Я увижу хорошенькую дерзкую Мисс О’Грэди она грациозно семенит по сцене, для развлечения платежеспособных заказчиков, послушная как котенок. Я думаю «Вот она, баба Ловкача – Вот его девчонка – он приносит ей цветы в гримерную, он ей прислуживает» —

45

Флоренц Зигфельд (1867–1932) – американский театральный продюсер, знаменитый своими экстравагантными эстрадными ревю, на протяжении многих лет называвшимися «Грешками Зигфельда».

46

Грегори Корсо (1930–2001) – американский поэт, входивший в группу битников. В романе «Ангелы Опустошения» послужил прообразом Рафаэля Урсо.

Нет, она очень старается быть проказницей но не может, уходит показав груди (которые возбуждают свист) а потом Чеснок и Ловкач, при ярком свете, разыгрывают с ней маленькую пьеску.

Чеснок судья, стол, молоток, бах! Ловкача арестовали за непристойное поведение. Его вводят вместе с Мисс О’Грэди.

– Что непристойного он сделал?

– Дело не в том что он сделал, он сам непристоен.

– Почему?

– Покажи ему, Ловкач.

Ловкач, в банном халате, поворачивается спиной к публике и распахивает полы.

Чеснок выкатывает зенки и перегибается чуть ли не выпадая из-за судейского стола —

– Великий день спозаранку, такого не может быть! Видимое ли это дело? Мистер, вы уверены что это все ваше? Это не просто непристойно это даже неправильно! – И так далее, гогот, музыка, темнота, прожектор, Ловкач провозглашает торжествуя:

– А теперь – Непослушная девчонка – САРИНА!

И прыгает к органу, рваный регтаймовый джазовый проигрыш, и вот выходит непослушная Сарина – По всему залу проносится буря возбуждения – У нее раскосые кошачьи глаза и плутовское грешное личико – славненькое как усики у киски – словно ведьмочка – без помела – она выходит крадучись и биясь под бит.

Сарина светловолосая яркая Обтанцованная девчонка.

68

Она немедленно опускается на пол словно совокупляясь и закатывает небесам припадок своими чреслицами – Она изгибается от боли, лицо ее искажается, зубы, ниспадают волосы, плечи ежатся и змеятся – Она остается на полу опираясь на руки и засандаливает свои дела прямо в публику где одни темные мужики, а некоторые еще мальчики из колледжа – Свисты! Музыка органа приниженная ложись-ка-ты-туда что-это-ты-там-делаешь типа блюза – Как же в самом деле она шаловлива этими своими глазами, раскосо-пустыми, и как она идет к правой ложе и показывает тайные грязные штучки сановникам и продюсерам там сидящим, какую-нибудь крохотную часть своего тела и спрашивает

– Да? Нет? – и уносится прочь и возвращается снова и вот рука ее подкрадывается к поясу и она медленно расстегивает юбку дразнящими пальчиками которые шевелятся и сомневаются, затем являет бедро, бедро чуть повыше, уголок лобка, уголок живота, поворачивается и являет уголок ягодицы, выкатывает кончик языка – изо всех пор ее сочится потом сок – Я не могу не думать что с нею творит Ловкач в гримерной —

К этому времени я уже пьян, выпил слишком много вина, меня дурманит и весь темный зал мира вихрится вокруг, все это безумие и я смутно припоминаю еще с гор что все вверх тормашками и ух, ухмылка, усмешка, узмейка, утолейка жажды секса, что это люди делают в креслах зала в этой рушащейся пустоте фокусника хлопая в ладоши и завывая под музыку и девчонку? – Зачем все эти занавеси и портьеры и маски? и огни различной яркости играющие везде отовсюду, розово-розовые, сердечно-печальные, мальчиково-голубые, девочково-зеленые, черные как испанский капюшон и черно-черные? Уф, оу, я не знаю что делать, Непослушная Сарина теперь на спине на сцене медленно шевелит сладкими чреслами какому-то воображаемому Богочеловеку в небе который вечно берет ее в оборот – и очень скоро у нас будут беременные воздушные шарики и выброшенные резинки в переулке и сперма среди звезд и битые бутылки среди звезд, и скоро стены возведут чтобы удержать ее защитить в каком-то замке при Дворе Сумашпанского Короля и сцементированы стены эти битыми пивными стаканами и никто не сможет взобраться к ее подпруге кроме органа Султана который засвидетельствует ее соки затем сойдет к себе в иссохшую могилу и ее могила со временем тоже иссохнет, после первых черных соков которые так любят черви, затем прах, атомы праха, атомами ли праха или великими вселенными бедер и влагалищ и пенисов какая будет разница, все это Небесный Корабль – Весь мир ревет прямо в этом театре и сразу за ним я вижу ряды сокрушающегося человечества что рыдает при свечах и Христа на Кресте и Будду сидящего у Дерева Бо и Магомета в пещере и змея и солнце подъятое ввысь и все аккадско-шумерские древности и старинные морские лодки уносящие куртизанок Елен на окончательное побоище и битое стекло крошечной бесконечности пока ничего не останется кроме белого снежного света проникающего везде по всей тьме и солнцу – клянчь, и электромагнитное гравитационное исступление проездом без слова или знака и даже не проездом и даже не будучи —

Но О Сарина приди ко мне на мое ложе напастей, дозволь мне любить тебя нежно в ночи, долго, у нас вся ночь, до рассвета, до восходящего солнца Джульетты и оброненного кубка Ромео, пока я не утолю свою жажду Сансары у входа твоих розовых лепестковых губ и не оставлю спасительный сок в саду твоей розовой плоти таять и высыхать и завывать еще одним младенцем в пустоту, приди сладкая Сарина в мои шаловливые объятья, грязной в чистом млеке моем, и я прокляну испражнение оставленное в твоей молочной всемогущей палате кисты-с-вульвой, твоей клоакальной ясности Клары всеприемлющей сквозь которую медленно блеется тягучей струйкой зальноспермь, к замкам в твоей закавыкистой плоти и я оберегу твои вздрагивающие бедра от сердца твоего и исцелую твои губы и щеки и Берлогу и полюблю тебя везде и в этом-то все и будет —

У кулисы она расчленяет лифчик и показывает проказливые титьки и исчезает внутри и представление окончено – вспыхивают огни – все расходятся – Я остаюсь сидеть потягивая свой последний возможный стакан, одуревший и рехнувшийся.

Нет никакого смысла, мир слишком волшебен, мне лучше вернуться на скалу.

В туалете я ору повару-филиппинцу: «Разве не прекрасные девчонки, эй? Разве нет?» и он не склонный признать это признается-таки в этом вопящему бродяге у писсуара – Я иду назад, наверх, пересидеть кино ради следующего представления, может в следующий раз с Сарины слетит все и мы увидим и ощутим бесконечную любовь – Но боже мой ну и кино же они крутят! Лесопильни, пыль, дым, серые изображения бревен плюхаются в воду, люди в касках бродят в серой дождливой пустоте и диктор: «Гордая традиция Северо-Запада» – затем следуют цветные картинки водных лыжников, я не просекаю, ухожу из кино левым боковым проходом, пьяный —