Ангелы Опустошения

50

Какой же безумной картинкой может быть портрет типичного американца, сидящего на судне грызя в задумчивости ногти куда бы в самом деле поехать, что сделать дальше – Я вдруг понял что мне вообще некуда приткнуться.

Но именно в этом путешествии в моей жизни произошла великая перемена которую я назвал «полным оборотом» на той предыдущей странице, поворотом от молодежного храброго чувства приключения к полной тошнотности по поводу опыта мира вообще, отвращения по всем шести чувствам. И как я уже сказал первый признак этого отвращения возник во время сонного комфортабельного уединения двух месяцев на горе Опустошение, еще до Мехико, с коего времени я снова стусовался со всеми своими корешами и старыми приключениями, как вы видели, и не так уж и «мило», но теперь я снова был один. И то же самое ощущение пришло ко мне: Избегай Мира, это просто куча праха и тоски и в конце концов ничего не значит. Но что делать вместо этого? и вот меня неумолимо влечет к дальнейшим «приключениям» через все море. Но на самом деле только в Танжере после передозы опием этот оборот по-настоящему защелкнулся и замкнулся. За минуту – но между тем еще одно переживание, в море, заразило меня боязнью мира, как зловещее предвестье. То была громадная буря что обрушилась на нашу посудину с Севера, от Януариев и Плениариев Исландии и Баффинова залива. Во время войны я на самом деле плавал в тех Северных морях Арктики но только летом: теперь, в тысяче миль к югу от них в пустоте Январских Морей, во мраке, захлебываясь в серых брызгах, пришли кранты высотой с дом и пропахали целые реки от самого нашего носа к следам за кормой. Гневокипящие воющие блейковские мраки, громы грохота, омывающие раскачивающие вывернутую наизнанку мужскую сущность мою прикончив ее как длинную пробку ни за хрен собачий в безумном этом разоре. Какое-то древнее бретонское знание моря до сих пор живущее у меня в крови теперь содрогнулось. Когда я увидел те стены воды что надвигались одна за одной миля за милей серой бойни я возопил в душе ПОЧЕМУ Я НЕ ОСТАЛСЯ ДОМА?! Но было слишком поздно. Когда настала третья ночь судно раскачивало из стороны в сторону так сильно что даже югославы слегли вбив себя между подушками и одеялами. Камбуз безумствовал всю ночь бившимися и опрокидывавшимися котлами несмотря даже на то что их закрепили. Моряку боязно когда он слышит как Камбуз вопит от страха. Для еды стюард сначала ставил тарелки на мокрую скатерть, и разумеется суп ни в каких не мисках а в глубоких чашках, но теперь уже и для этого было слишком поздно. Команда жевала галеты с трудом подымаясь на колени в своих мокрых зюйдвестках. Снаружи на палубе куда я вышел на минутку крена судна хватило бы чтобы выпихнуть тебя за планшир прямиком на стены воды, шарах. Принайтовленные к палубе грузовики стонали и рвали тросы и врезались во все. То была Библейская Буря как старый сон. В ночи я молился со страхом Богу Который теперь прибирал нас всех, все души на борту, в жуткое это самое время, по Своим собственным причинам, наконец. В своем полубреду я думал что вижу снежно-белый трап что спускают нам с неба. Я видел Стеллу Марис [159] над Морем как статую Свободы во всей белизне сиющей. Думал обо всех моряках что потонули когда-то и О перехватывающая горло мысль о них, от Финикийцев 3000 лет назад до бедных маленьких матросов-подростков Америки в минувшую войну (с некоторыми я сам надежно плавал) – Ковры тонущей воды все глубоко-синие зеленые посреди океана, со своими проклятущими узорами пены, тошнотное удушающее чересчур их хоть и смотришь только на поверхность – подо всем этим обвал холодных миль фатомов – качаются, катятся, бьются, тонны Гроз Пелигроз [160] бьют, вздымают, кружат – ни лица вокруг! А вот еще! Ложись! Весь корабль (длиной всего лишь с Деревню) плюхается туда содрогаясь, чокнутые винты яростно вращаются в ничем, сотрясая судно, шлёп, нос теперь вверху, задран, винты грезят глубоко внизу, судно и десятка футов не набрало – вот так-то все – Как изморозь у тебя на лице, как хладные уста древних отцов, как дерево трескающееся в море. Ни рыбы вокруг. Это громокипящее празднество Нептуна и его проклятого бога ветра презревшего людей. «А нужно-то было лишь остаться дома, бросить все, найти домик для себя и для Ма, медитировать, жить тихо, читать на солнышке, пить вино при луне в старой одежонке, ласкать котят, спать хорошие сны – а теперь поглядите на этот petrain в который я сам же и попал, Ох проклятье!» («Петрэн» это французское слово XVI века означающее «петрушку».) Но Господь предпочел оставить нас в живых поскольку на рассвете капитан развернул судно в другую сторону и постепенно оставил шторм за спиной, затем направился снова на восток к Африке и звездам.

159

Звезду Морей (лат.).

160

От исп. peligroso – опасный.

51

Чувствую что правильно ничего не объяснил, но уже слишком поздно, движение пальца пересекло шторм и вот вам шторм.

Я после этого провел десять спокойных дней пока тот старый сухогруз все пыхтел и пыхтел по тишайшим морям и казалось ни к чему не приплывал а я читал книжку по всемирной истории, писал заметки да мерил шагами палубу по ночам. (Как беззаботно пишут они о потоплении испанского флота в бурю у берегов Ирландии, фу!) (Или даже об одном-единственном маленьком галилейском рыбаке, утонувшем навеки.) Но даже в таком мирном и простом действии как чтение всемирной истории в удобной каюте на удобных морях я ощущал это ужасное отвращение ко всему – безумств совершенных в человеческой истории еще до нас, довольно чтоб Аполлон залился слезами или Атлас уронил свою ношу, боже мой бойни, погромы, десятины крали, воров вешали, жуликов короновали, из недотеп собирали гвардии, ломали лавки о людские головы, волки нападали на костры кочевников, Чингисханы опустошали – в битве крушили яйца, женщин насиловали в дыму, детей пороли, животных забивали, кинжалы заносили, кости швыряли… Причмокивая невнятными испачканными мясносокими губищами олухи-Короли орут на все сквозь шелка – Нищие орут сквозь мешковину – Ошибки везде ошибки! Вонь старых поселений и их горшков и навозных куч – Кардиналы словно «Шелковые чулки набитые грязью», [161] Американские конгрессмены которые «сияют и воняют точно гнилая макрель в лунном свете» [162] – Скальпируют от Дакоты до Тамерлана – И взгляд человеческий на Гильотину и пылающий кол на заре, мраки, мосты, туманы, сети, ободранные руки и старые умершие одеянья несчастного человечества во всех этих тысячелетиях «истории» (как ее называют) и все это одна ужасная ошибка. Зачем Бог это сделал? или это на самом деле Дьявол возглавил Падение? Души в Небесах заявили «Хотим испытать смертное существование, О господи, Люцифер сказал что это ништяк!» – Бац, вот уже мы падаем, вот к этому, к концентрационным лагерям, газовым камерам, колючей проволоке, атомным бомбам, телевизионным убийствам, боливийскому голоду, ворью в шелках, ворью в галстуках, ворью в кабинетах, бумаготасовщикам, бюрократам, оскорблению, ярости, смятению, ужасу, остолбенелым ночным кошмарам, тайной смерти с перепою, раку, язвам, удушенью, гною, старости, домам престарелых, костылям, опухшей плоти, выпавшим зубам, вони, слезам и до свиданья. Пусть кто-нибудь другой напишет, я не умею.

161

Фраза о Талейране, приписываемая Наполеону.

162

Оборот, неоднократно применявшийся американским политиком и оратором Джоном Рэндалфом («Рэндалфом из Роанука», 1773–1833) для высмеивания своих противников, в частности Эдварда Ливингстона и Генри Клея.

Так как же нам жить в ликованье и мире? Скитаться со своим багажом от государства к государству причем каждое все хуже все глубже во тьму испуганного сердца? А сердце-то всего лишь бьющаяся трубка вся нежная ее можно убить с обрезками артерии и вены, камеры что захлопываются, наконец кто-то съедает его с ножом и вилкой злобы, хохоча. (Все равно хохоча хоть некоторое время.)

Ах но как сказал бы Жюльен «Ничего не поделаешь, пьем до дна парень – Гулять так гулять, Фернандо». Я думаю о Фернандо его заплывшие глазки алкаша как и у меня выглядывают на унылые пальметты на рассвете, дрожа обмотавшись шарфом; за последним Фризским Холмом большая коса срезает маргаритки его надежды хоть он и вынужден праздновать ее каждый Новый год в Рио или Бомбее. В Голливуде старого режиссера быстренько засовывают в склеп. Олдос Хаксли полуслепой смотрит как догорает его дом, ему семьдесят и он далеко от своего счастливого орехового кресла в Оксфорде. Ничего, ничего, ничего О ничего кроме ничего не могло бы заинтересовать меня более ни на одну-единственную богопроклятую минуту ни в чем на свете. Но куда ж еще идти?

По опийной передозе это усилилось до того что я и впрямь встал и собрал чемодан чтоб вернуться в Америку и найти себе дом.

52

На первых порах страх моря дремал, я в самом деле наслаждался приближением к Африке и конечно же у меня был праздник первую неделю в Африке.

Солнечным днем в феврале 1957 года мы впервые увидели бледненькое разношерстье желтого песка и зеленых лугов обозначившее вдали смутный бережок Африки. Он рос пока день себе дремал пока белое пятнышко беспокоившее меня уже несколько часов не оказалось бензиновой цистерной среди холмов. Потом как внезапные медленные вереницы магометанок в белом я увидел белые крыши порта Танжер сидевшие прямо передо мной на сгибе локтя суши, на самой воде. Этот сон об Африке в белых одеждах на голубом полуденном Море, ух, кому привиделся он? Рембо? Магеллану? Делакруа? Наполеону! Белые простыни трепещущие на крышах!

Как вдруг марокканское рыболовное суденышко с мотором но и с высокой кормой с балкончиком из резного ливанского дерева, с кошаками в джалабах и панталонах трещавшими на палубе, подшлепало к нам поворачивая на Юг к Побережью на вечернюю рыбалку под звездой (теперь) Стеллы Марис, Марии Морской кто оберегает всех рыбаков обращаясь с мольбою надежды к опасностям морским со своею Архангельской молитвой о Спасении. И под какой-то их собственной Магометанской Звездой Морской которая направляла бы их. Ветер трепал их одежды, волосы, «их подлинные волосы подлинной Африки» сказал я сам себе пораженный. (Зачем путешествовать если не как ребенок?)

Вот Танжер вырастал, видны становились песчаные пустоши Испании слева, горб уводивший к Гибралтару вокруг Рога Гесперид, то самое поразительное место выход к Средиземной Атлантиде старины затопленной Полярными Льдами такими знаменитыми по Книге Ноя. Это здесь Мистер Геркулес поддерживал мир стеная как «камни грубые стеная прозябают» (Блейк). [163] Сюда одноглазые международные контрабандисты жемчуга подкрадывались с воронеными кольтами выкрасть танжерский гарем. Сюда сумасшедший Сципион пришел наказать голубоглазый Карфаген. Где-то в тех песках за Хребтом Атлас я видел как мой голубоглазый Гэри Купер выигрывает «Beau Geste». [164] К тому же ночь в Танжере с Хаббардом!

163

Строка из незавершенной пророческой книги Уильяма Блейка «Вала, или Смерть и Осуждение Вечного Человека. Сон девяти ночей» (начата в 1797 г., впоследствии переименована в «Четыре Зоа», брошена в 1807 г.), Ночь первая.

164

«Подвиг» (фр.). Фильм (1939) американского режиссера Уильяма О. Уэллмана (1896–1975) с Гэри Купером в главной роли.

Судно бросило якорь в милой маленькой гавани и стало медленно вращаться вокруг него предоставляя мне всевозможные виды города и мыса прямо из моего иллюминатора пока я собирал вещи чтоб сойти с судна. На мысу с той стороны Танжерской Бухты в голубых сумерках поворачивался прожектор маяка как св. Мария успокаивая меня что порт достигнут и все полностью в безопасности. Город зажигает волшебные огоньки, холм Касбы гудит, я хочу оказаться там в тех узких переулочках Медины искать гашиш. Первым я вижу араба который настолько смешной что не верится: шлюпчонка причаливает к нашему Трапу Иакова, [165] мотористы оборванные подростки-арабы в свитерках таких же как в Мексике, но посреди шлюпки стоит толстый араб в закопченной красной феске, в синем деловом костюме, руки за спиной поглядывая нельзя ли продать сигарет или купить чего-нибудь или что-нибудь вообще. Наш симпатичный капитан-югослав кричит им с мостика чтоб отваливали. Примерно в семь мы становимся к стенке и я схожу на берег. Большие Арабские Вязи теперь проштампованы в моем свежем невинном паспорте служащими в пыльных фесках и мешковатых штанах. По сути в точности как в Мексике, мир Феллахов, то есть тот мир который не делает Истории в настоящем: творя Историю, производя ее, расстреливая ее Водородными бомбами и Ракетами, пытаясь дотянуться до великого концептуального финала Высочайшего Достижения (в наши времена и фаустовские «Запад» Америки, Британия и Германия высоко и низко).

165

Аллюзия на лестницу, приснившуюся библейскому патриарху Иакову (Быт. 28: 12).

Я беру такси до места жительства Хаббарда на узенькой горной улочке в Европейском квартале у подножья подмигивающего холма Медины.

Бедный Бык как раз оттягивался по здоровью и уже спал в 9.30 когда я постучался к нему в садовую калитку. Я изумлен при виде него сильного и здорового, уже не кожа да кости после наркотиков, весь загорелый и мускулистый и бодрый. В нем шесть футов с хвостиком, голубые глаза, очки, песочные волосы, 44, отпрыск великой семьи американских промышленников но они отпрыскивают ему лишь 200 долларов в месяц из опекунского фонда а вскоре и вообще урежут сумму до 120, наконец два года спустя вообще отказав ему от своих интерьерно-декорированных гостиных в уединенной Флориде из-за безумной книги которую тот написал и опубликовал в Париже («Обнаженный Ужин») – книги от которой побледнеет любая мамаша (больше дальше). Бык хватает шляпу и говорит:

– Пошли, давай врубаться в Медину, – (после того как мы шоркаемся) и напористо шагая как какой-нибудь полоумный Немецкий Филолог в Изгнании ведет меня через сад и за ворота на волшебную улочку. – Завтра утром сразу же после моего скромного завтрака, чаем и хлебом, поедем кататься на лодке по Бухте.

Это команда. Сейчас я впервые увидел «Старого Быка» (в действительности же сам друг «Старого Быка» по Мексике) с тех дней в Новом Орлеане когда он жил со своей женой и детишками возле Дамбы (в Алжире Луизиана) – Он кажется совсем не постарел только похоже уже не причесывается так тщательно, что как я понимаю на следующий день исключительно из-за того что рассеян и полностью погружен в свое писательство, словно безумный волосатый гений в комнате. На нем американские военные штаны и рубахи с карманами, рыбацкая шляпа, и он носит громадный щелкающий нож с выкидным лезвием в фут длиной.

– Да сэр, без этого ножа я б уже покойничком был. Кучка ай-рабов окружила меня как-то ночью в переулке. А я просто щелкнул этой старой штукенцией и сказал «Ну валяйте сволочи» и они отвязались.

– Как тебе нравятся арабы?

– Да ты их просто распихивай как мудачков, – и он неожиданно зашагал прямо сквозь кучу арабов на тротуаре, заставив их расступиться по обе стороны, бормоча и размахивая руками бодрыми неестественными качающими движениями будто безумная карикатура на техасского нефтяного миллионера проталкивающегося сквозь Толпы Гонконга.

– Да ладно Бык, не каждый же день.

– Что? – гавкнул он, чуть не взвизгнув. – Просто оттирай их в стороны, сынок, нечего этим мудачкам тобою помыкать.

Но к следующему дню я понял что мудачками у него были все – я, Ирвин, он сам, арабы, женщины, торговцы, Президент США и сам Али-Баба: Али-Баба или как там его звали, ребенок, выводящий в поле отару овец и несущий на руках ягненка со сладким как выражение на лице св. Иосифа когда тот сам был ребенком: – «Мудачок!» Я понял что это просто такое выражение, печаль Быка что он никогда не обретет снова невинности Пастыря или по сути этого же мудачка.