Анимация от Алекса до Я, или Всё включено
Шрифт:
В дело вмешался невероятный промысел божий, на который только и приходилось уповать. Кто-то явно не хотел, чтобы я принял этой ночью песочные ванны с головы до ног на турецком берегу. Этот кто-то, посланник небес, а может и нижних мировых сфер, в виде тени, вылез из под лежака, произнеся:
— Я же говорил — рискуешь приятель, — и направился к отряду мстителей.
Я успел заметить в сумерках плавки в зелёный горошек. Огорошенные во всех смыслах мы сидели молча, продолжая изображать скульптурную композицию «вернулся муж из командировки».
Фигуры официантов оживились при приближении чужака. Не знаю, что за диалог у них произошёл, но часть работников, отправилась обратно. А мотыжный силуэт вместе с силуэтом нежданного спасителя удалился дальше по берегу. Куда они ушли, и что произошло, остаётся только догадываться. Несколько дней человека мишени в отеле не было видно, но затем он продолжил работать, только ещё неделю
Момент нашей зарождавшейся близости оказался подпорчен, настроение упущено. Расхожее мнение, свидетельствующее об увеличении плотского желания после пережитой опасности, в этот раз не сработало как исключение. Я изучил поверхность песка под лежаком, служившим странным пристанищем человека в горошко-рассыпанных плавках. Но ничего, чтобы отличалось от сотен подобных ему мест на пляже, не обнаружил.
Кто это был, как долго там находился и зачем — это те вопросы, которые de facto остались без ответа. Иногда, мне кажется, что я сам всё это выдумал, и ничего такого не было. Может я просто оказался не состоятелен как мужчина в то свидание, и мозг воссоздал этот мистический спектакль, чтобы позорный провал не будоражил в будущем ненужными ассоциациями разум. Но приобретённая недельная раскоряка человека-мишени свидетельствовала об обратном.
Я даже приводил Машу на него посмотреть, и она подтвердила, что его походка не совсем естественна, как будто он пытался выполнить позу из йоги «сядунаколасана».
Михайловну, после того свидания, оставившего таки память о неземных поцелуях, я больше не видел. Наверное, это были последние деньки её отпуска.
«И что теперь осталось в мире, одно отчество, только отчество. Михайловна, Михайловна, Михайловна … Михайловна», — пытался я безуспешно переложить новые слова на старую мушкетёрскую песню, но получалось не так как в печали пела моя душа, сожалея о скоропостижности встречи с ангелом в женском обличье.
Прошла пара дней, и светлый лик красы Михайловны тоже стал тускнеть и, поддёрнувшись дымкой, расползаться на тающие лоскутки. И снова ночной пляж манил меня, звал соколиной песней, горяча кровь.
Иногда, совершая ночной променад, приходилось пересекаться по пути следования с фотографом, работающим в отеле. Отельных работников зума и вспышки было несколько. Заведовал ими, похожий на раввина с фарисейской алчной глупостью, пожилой седовласый турок. Их рабочий пост, располагался на улице возле радио-кабины. Там же был стенд, на который фотографы крепили либо компроматы с вечерних шоу, либо фоторепортажи с дневных мероприятий, либо портретные съёмки.
Стенды привлекали внимание отдыхающих, которые отыскивали запечатлённые подобия, и заинтересованные получали возможность выкупить карточки. Цены были грабительские. Заведовал продажей исключительно седовласый раввин. Но дело его шло к разорению, поскольку умением торговаться и видеть прибыль от сделок он не умел. Ругань, доносившаяся порой от тумбочки под пальмой, перекрывала музыкальные треки из динамиков, причём бранился как седовласый, так и раздражённые бараньей логикой покупатели. К примеру, одна фотография стоила пять долларов. И это ещё ничего, учитывая, что в России меньше одного. Перекинуть фотки на диск с цифрового фотоаппарата, дело трёх минут, с семью нажатиями, не требующая похода в фотомастерскую, печати, проявки — цена услуги составляла от 200-от долларов. Это вам, не хомячок наплакал.
Я поражался, не менее меня поражались гости, которые сначала думали это шутка, потом изумлялись, потом выражали негодование и в итоге плевали на торгаша. Получали плевки вослед и удалялись, оставаясь при своих деньгах. Даже наибуржуистые буржуины диски не покупали. В основном ограничивались 3—10 фотками, не принося особого навара, так как работа с проявлением и распечаткой фотографий, также требовала вложений. Плюс аренда, которую платили фотографы за возможность работать на территории Розы. Поэтому не секрет, что остальные фотографы вели свои махинации, продавая диски тайком от самодура раввина. Хотя возможно это был хитропопый бизнес по-турецки. Сверхзавышенная цена в одном месте толкала покупателя искать предложения в другом, и сбавленная в четыре раза — уже казалась весьма гуманно-сострадательным подходом, без колебаний вынуждая опустошать кошелёк. Не знаю, больно уж искренне ругался главный раввин с подмастерьями, когда ему случалось узнать о сделках за его спиной. А узнавать ему приходилось часто, поскольку каждый уважающий себя турист, будь он буржуином или представителем среднего класса, считал своим долгом совершить акт показной мстительности, махая перед крючковатым носом раввина диском с записанными всего за полсотни баксов фотками. Я считаю, именно поэтому фотографы обладали бейджиками с трудно выговариваемыми именами, чтобы туристы, в радости прыгая
перед взбешённым фарисеем, призывающим позор на свои седины, не выдали предприимчивого дельца.Джумаладхиш внешне походил на индийца. Полный пузатик, с лоснящимися щеками, добрыми глазами, умеющими пронзить толщину кошелька и экстрасенсорно определить количество купюр и их достоинство, вплоть до даты печати. С чёрными завитками волос, жирными кудряшками возлегающими на лбу, плутоватой улыбкой, чрезвычайно падкий до женского внимания — он вызывал невольную симпатию, которая перетекала в открытую, после общения с ним.
Я встречал его то с одной особой, ведомой под ручкой, то с другой, когда смуглая рука уже покоилась на талии, иногда не уступающей его собственной по обхвату. Наверное, он то же самое думал и обо мне. Нет, не о состоянии моих щёк, разумеется, которым не свойственно было лосниться, а о частых ночных похождениях. Впрочем, на мой вкус, он был не столь критичен в выборе барышень. Так как иной раз я видел его в компании зрелых, уже поживших на белом свете дам, или, больше похожих на морских свинок в шляпках, барышень, а пару раз так и вовсе ему приходилось поддерживать, перекрашенных мейкапом до зрелищности японского театра, граций, явно перебравших с «сексом на пляже». Тем, который подаётся у барной стойки.
Поэтому себя, из низменных эгоцентрических наклонностей в большей или меньшей степени присущих каждому мужчине, я больше относил к искусствоведу-ценителю женской красоты, а Джумаладхишу к семейству бабников-альфонсиев. Мне казалось, что к полигамии меня вело особое чутьё художника коллекционера, запечатлевающего в памяти черты женского совершенства, набирая их с разного материала, фактур, образов, фигур, чувств, поведения — близких к совершенным, чтобы по мере накопления вылепить, соткать, нарисовать, сотворить — сборный образ женской красоты, созданной из десятка-сотни персоналий и затем явить его миру в произведении ли, в живописном полотне или в стихах. Хотя, возможно, Джумаладхиш, проделывал ту же самую внутреннюю творческую работу, просто взгляды на совершенство, на женский идеал у нас отличались, как и мы сами.
Мы конспирационно проходили мимо, подобно придворным французского двора во времена великосветских интриг, не проявляя, что знаем друг друга, хотя, встречаясь глазами, соврешали неуловимый наклон головы. Он оценивающе бросал рассеянный, будто луч дозорного прожектора проходящий вскользь, взгляд на мою даму, я, тем же макаром, мысленно осуждающе, внешне равнодушно, проходил глазами по его выбору. Он незаметно сигналил мне большим пальцем вверх, мол: «Молоток Алекс, доброй джаги-джаги». Я ответно салютовал. В ответ, Джумаладхиш, как бы невзначай, с хитрым прищуром дотрагивался до фотоаппарата, словно говоря: «Э, брат, я не такой, у меня с этой падшей женщиной чисто профессиональные отношения. Ты меня не выдавай, и я тебя не выдам». Другие из его братии были не столь успешны и прытки, существование 2-го правила и для других работников отеля никто не отменял. Наверное, всё-таки было что-то в родословной Джумаладхиша от обитателей Калькутты или Бомбея. Не иначе, как умелое распевание парочки мантр, завезённых с родины первой порнографической книги, сопутствовало его фортуне по части кавалерства.
Что касается сослуживцев, то Мустафа пляж в первой половине сезона не посещал. На то были причины. Во-первых, турецкоподанный был очень теплолюбив и то, что для меня и уроженцев России было тёплой южной ночью, когда отметка термометра не опускалась ниже 18 — для Мусти являлось «чок соуктур» — весьма прохладным местом для утех любого рода.
Сицилийский белорабочий был нежен по природе, как тесто для сдобной булочки. Физическая нагрузка, суровые погодные условия, работа — всё это устрашало его. Больше ему бы подошло родиться в России на рубеже 19 века в дворянском гнезде, с юных лет окружённому неусыпной заботой маменьки, имеющего собственных лакеев для омовения, облачения и готовых исполнить любые прихоти будущего барина.
Поэтому свои попытки, имевшие аудио обозначения как-то: «Можна сигодня пляж?» — были ненастойчивы и не воспринимались как призыв к свободной любви. Кроме того, если девушка и проявляла интерес, то языковых познаний Мусти не хватало на то, чтобы объяснить, где будет пункт сбора, почему не надо объяснять охране, что идёшь на свидание с аниматором, и зачем вообще такая таинственность. Его навыки в изобразительном искусстве, с целью создания топографических карт, с обозначениями места встречи, предполагаемого маршрута и конечной точки путешествия, не блистали. Он и сам часто не мог разобрать, что нарисовал. Мустафа как-то раз попробовал подключить меня в качестве переводчика, но и здесь сицилийцу не подфартило. Девушка сочла общение со мной куда более понятным, кандидатуру предпочтительнее, представив всю трудность взаимопонимания, когда она окажется с не умеющим объясниться Мустафой вдвоём и предложила мне взять на себя роль рыцаря пляжного образа.