Анимация от Алекса до Я, или Всё включено
Шрифт:
— Алекс, давай нашим капитаном, — предложили земляки, чтобы уровнять сборные по количеству игроков.
Судить мы позвали Олеську, но турки подали апелляцию, поскольку сочли, что судейство будет предвзятым. Тогда я нашёл Мартина — немца, отдыхающего уже вторую неделю. Обе стороны согласились с такой кандидатурой, но турки только после проверки, что это действительно представитель Германии, а не засланный запорожский казачок.
Сборные стран выстроились у бортиков возле своих ворот. Решили всё сделать официально, и сначала мы исполнили гимн России. Новые слова знали не все, и куплеты получились вперемешку, что-то из нерушимого союза, что-то из великой державы. Турки решили не отставать и тоже спели янычарскую походную. Мы похлопали друг другу. Судья жестами объяснил
Команды были готовы. Болельщики заняли места на трибунных лежаках.
По сигналу арбитра мяч был скинут на середину, и мы прыгнули в воду. Естественно сразу завладели мячом и уверенно повели в счёте. Турки неспособные дать отпор, играли неважно. Если раньше они были рассеяны по командам и на них играли в случае необходимости, то сейчас все звенья команды были слабыми, за исключением Марио, но и тот, не выделяясь ростом, в одиночку не мог ничего противопоставить мощным рослым защитникам. Турки бегали всей отарой, не играя в пас, не рассредоточиваясь по полю, увидели человека с мячом и просто устремлялись бежать к мячу, а когда протирали глаза, оказывалось, что мяч уже в воротах. В итоге, сильно уступая в счёте, выбрали другую тактику, сгрудились в воротах, оставив Марио дежурить на нашей зоне, ожидая мяча. Но и здесь была промашка, точно докинуть мяч до форварда не получалось, а тактика закрыть телами ворота, привела к тому, что после пары бросков мячом в упор, они сочли, что синяки вовсе не украшают мужчин и даже вратарь покинул свой пост. Жены, официанты — рассержено галдели, заявляя, что русские играют нечестно. Нечестность заключалась, по их мнению в том, что мы умели плавать кролем, передвигаться с мячом вплавь, играть в пас, сильно и метко кидать мяч.
После первого тайма, когда мы вели со счётом 11:1, великодушно дав Марио отличиться один раз, после чего турки воспарили духом и распевали победные марши, мы обнаружили, что к началу второго тайма количество турков удвоилось и к ним присоединился мистер Боб, выступающий в роли плавающего, как топор, игрового тренера. Судья тоже заметил этот факт, но мы показали, что всё в порядке, они нам не мешают. Боб, убедившись, что честно выиграть у русских невозможно, выработал новую тактику. Она заключалась в том, что он вылез на бортик и в случае угрозы своих ворот, хватал их и убегал. Охотку так поступать ему отбили тем же мячом, так, что он вдобавок упал на лежак вместе с воротами. На распутывание Боба ушла пара минут, хотя были предложения оставить его так висеть в сети, как сигнальное голосовое табло, извещающее об очередном пропущенном мяче криками: «Ахтунг, йя, Боб — капут. Так ниможна». Турки совсем приуныли, и мы решили дать им забить один мяч. Даже с нашими стараниями, это удалось не сразу, но радость была бурная, словно это они вели 20 мячей.
Мартин дал сигнал к окончанию встречи. За проигрыш следовало платить уговором. И тут стало выясняться, что за турецкую сборную играло не семь честных человек, как в первом тайме. И не 13, как во втором, а лишь трое бедолаг, двое из которых неумело притворялись глухонемыми, непонимающими, что от них хотят, а третьим оказался неиграющий и мертвецки пьяный албанец, в этом состоянии готовый петь и плясать, хоть в стрингах, хоть без них.
После того, как наши ребята пригрозили, что если играли только трое — то они должны станцевать не только сиртаки, но и кабаре и ламбаду. После этого глухонемые сами выдали остальных игроков, успевших закосить под недоумевающих, почему их будят среди бела дня, туристов. Только Боб наотрез отказался принимать в этом участие, потому что: «По кочену. Что это, йя? Я здесь главный дурачок, йя, аминокуюм! Фысё салак — давай багаж-дегаж!» — кричал он, убегая подальше от бассейна, и продолжал возмущаться безобразием и гнусным преследованием со стороны своих же земляков, запираясь на ключ в анимационной комнате до окончания церемонии позора.
Какое-то время заняла подготовка, переоблачение, поиск музыки, попытки турков выманить Боба из комнаты и разделить с ними горечь поражения,
организационные процессы с привлечением большей зрительной аудитории, включая пляжный район. Победители устроились с пивком наперевес и насладились уморным зрелищем греческого танца турецкой командой, смахивающей на эксбицианистов-трансвеститов с солистом из Албании, которому на спине написали гуашью «Боб» и одели бандану. Ему так понравилось выступать, что он ещё порывался что-нибудь отчебучить, пока приятели не увели его под рученьки отсыпаться в номер.На ужине ко мне подсел печальный цыган, показавшийся неуловимо на кого-то похожим.
— Алекс, в следующий раз, я буду капитаном у русских, — сказал он, потирая гладкие щёки. — Почему не предупредил, что эти барабадосы не умеют играть, а?
Но впрочем, отсутствие бакенбард, которые, по горячим заверениям Марио, оптимизм которых не сочетался с хмурым лицом, ему уже осточертели, его внешность не испортило. Конечно, он уже не так походил на великого русского поэта, но зато продавцы в магазине, где он стянул ящик пива, его не узнают по старому фотороботу.
Но в тот же вечер Марио нашёл способ отыграться.
У нас было запланировано комедийное шоу, в последней сценки которого, Боб доверил главную роль мне. Сказать, что я подивился такому щедрому жесту, значит не сказать ничего. Быть может, он смирился, что к концу шоу остаётся мало зрителей и уже не так престижно выступать в последних скетчах ради пустого зала.
Сценка представляла собой ещё одну незатейливую историю, в которую при желании можно добавить много импровизационных моментов. Начиналась история с появления на сцене молодого человека. Зрительный зал олицетворял собой озеро с рыбками. Была табличка с надписями «Suya Girilmez» — купаться запрещено.
Но, несмотря на запрет, парню не терпелось окунуться в пруду душным летним вечером. И вот он раздевался до плавательных шорт и на счёт три готовился лезть в воду. Вместе с залом он принимался считать: «Ваанн — бииирр — рыааааз… тююю — иииккиии — дывааа». А перед: «Фрии — юч — три», — слышался свисток констебля, обходящего местность. Парень метался, не знал что делать, куда прятаться. Взгляд натыкается на Машу, вернее на статую, стоящую на постаменте. Его осеняет, он утаскивает статую в кусты и сам становится на её место. Боб-полисмен приходит, видит одежду.
— Что это, йя? What this? Бу нэ? — но не видит злоумышленника, рассеяно глядит на статую, дубинкой простукивает по ней. Причём делает это чувствительно, но, ожидая это посягательство на моё мужское достоинство от Боба, я предусмотрел страховку, на случай желания полисмена превратить фаберже в яичницу.
— Смотри-ка, реально гипс, — звучит голос рыбы-комментатора из зрительного пруда.
Боб удивлен не меньше, он снова стучит. Но на мякине меня не проведёшь. Полисмен, прихватив одежду исчезает.
Парень слезает с постамента, он немного раздражён, остался без одежды, но всё также хочет окунуться. И снова идёт счёт. Но на сей раз раздаются детские голоса. Парень вспархивает на место в позе лыжника. Дети — Маша и Мусти — выскакивают, играют в мяч, обязательно попадая пару раз в статую, причём в самые смешные и чувствительные места, йяпыстырджи. По гриму видно, как статуя негодует и сдерживается, чтобы не закричать. Напоследок бэбэки пытаются накормить скульптуру растаявшим пирожным из Мустиного кармана, явно не первой свежести и измазывают лицо кремом. Псевдо-дети убегают.
Молодчик раздражён чуть больше. В йогической позе «хастападасана», в наклоне вперёд, он вытирает лицо о шорты. Желание окунуться в прохладной заманчивой воде пруда лишь усилилось. Но и на это раз не дают совершить сей проступок. На этот раз появляется парочка влюблённых — Марио с Олесей. Она устраивает ему ссору за опоздание и за лифчик, торчащий из брюк. Статуя предвидит, что выяснение отношений может затянуться, и, пока они сидят нахохлившись, отвернувшись друг от дружки, голубит каждого нежными поглаживаниями. Они поворачиваются, мирятся и в знак примирения решают оставить росписи на статуе. Марио достаёт нож, чтобы выцарапать инициалы, из пруда слышны детские голоса протеста и статую разрисовывают помадой.