Аннелиз

— Не могу взять в толк, чем объяснить твою вспышку.

— Кто были те люди?

— Анна, это личное дело. Я уже сказал.

— В ответе на вопрос, кто нас выдал, не может быть ничего личного.

— Кто нас выдал?

— Зачем Бюро допрашивало Беп?

— Анна, — терпеливо повторяет отец, словно называет глупое, неразумное создание.

— Они ее допрашивали. Она мне сказала. Ее и Мип тоже.

— Анна, те люди были не из Бюро. И никого не допрашивали. У тебя разыгралось воображение. Нужно кое-что прояснить. И конечно, есть вопросы.

— У кого они есть? Если те люди не из Бюро, то откуда?

— Хватит, дочь, — голос Пима режет как бритва. — Прошу тебя, уймись. Я уже сказал тебе все, что тебе нужно знать.

— Ты ничего мне не сказал, — возражает Анна.

— Неправда. Я сказал, что это не твое дело, и не намерен отступать от этих слов.

— Беп очень расстроена, — говорит Анна.

— У нее была непростая беседа, — соглашается Пим.

— Ее уволят?

Пим устало пыхтит:

— Никто никого не уволит. Беп остается ценным сотрудником и верным другом — мы с тобой перед ней в огромном долгу. — Тут отец подается вперед, сжимая в руках папку с бумагами. — Так что прошу, девочка, — ровным, спокойным тоном, каким разговаривал с ней, успокаивая во время бомбардировок. — Достаточно. Я больше не хочу спорить. Понимаю твое замешательство. И беспокойство. Мир вообще беспокойное место, — говорит он. — Но ты должна мне довериться: я сделаю все наилучшим образом. Для всех нас.

* * *

Доверие. Анна пишет это слово в дневнике. Странное слово, которое не идет у нее из головы. Анна должна довериться Пиму. И верить в Бога. Но как это возможно?

Появляется Марго в лагерном тряпье, с лицом, заострившимся от голода и хвори.

— Что? — вопрошает Анна. Она сидит со своим дневником в Убежище, завернувшись в старый шерстяной свитер, спиной к стене, на том месте, где прежде был ее письменный стол. Глаза Марго — блестящие от света незанавешенных окон глаза мертвеца.

Неужели ты и впрямь так низко пала, чтобы поверить, что женщина, рисковавшая ради нас жизнью, — преступница? Беп! Кто угодно, но не Беп! Как ты могла усомниться в ней и хотя бы на минуту подумать, что она нас выдала? Это безумие!

— Может, и да. А может, и нет, — сухо отвечает Анна и распрямляет правую руку. — Все мы способны на многое, в зависимости от обстоятельств, — говорит она. — Разве лагерь не научил тебя этому, Марго?

Сестра смотрит на нее в упор.

Это ты сейчас о ком, о Беп или себе самой?

Анна сверлит ее взглядом в ответ:

— Да, я виновна. Ты это хотела от меня услышать? Виновна в том, что выжила. Это преступно. Смертный грех. Вот и Беп, должно быть, так думает. И кто ее обвинит? — спрашивает Анна. Закрыв тетрадку, лежащую на коленях, смотрит в пустоту. — Я хочу доверять Беп. Конечно, хочу. Но наверное, в каком-то смысле мне легче верить, что она предала нас, а не просто отвергла меня. Что она видит, что со мной стало, и хочет, чтобы мы отдалились друг от друга.

Она произносит это вслух, но, когда смотрит на Марго, на том месте, где была сестра, лишь пылинки танцуют в свете любопытного солнечного луча.

День выдался сырым. Анна едет на велосипеде на Принсенграхт. На Кейзерграхт она слезает с велосипеда и ведет его — точь-в-точь как в тот день, когда за ней следил парень со склада, — но того и след простыл. Только люди снуют туда-сюда — на велосипедах, пешком, — а над ними, хлопая крыльями, носятся чайки. Неужто она вправду думает, что он все еще захочет за ней следить? После того как она укусила его до крови, когда они целовались? Нет, так она не думает — но в то же самое время надеется, что ошибалась. Может, он на работе, таскает бочонки, и она сможет поймать его взгляд? Когда она доезжает до склада, один из рабочих придерживает для нее дверь и называет «маленькой принцессой». Трудно понять, была ли то просто ласковая вежливость или случайная шутка, но, несмотря на это, она дружелюбно кивает, заводит велосипед в пыльную кладовую и прислоняет к стене в углу. Однако юноши с соломенными волосами нигде не видно. Она спрашивает у бригадира, господина Гроота, но тот пожимает плечами:

— Не явился.

В этот момент в разговор решает вклиниться довольно неопрятный старик Людерс:

— Чего от такого ждать?

Анна встряхивает головой:

— От какого?

— От дурной яблони плод, — любезно уточняет Людерс.

— Ладно, хватит об этом, — обрывает его господин Гроот. — Займись-ка своим делом, Людерс.

— Как его звали? Хоть это можете сказать? — спрашивает Анна.

Гроот хмуро подтаскивает к деревянному настилу тяжелую картонную коробку и кидает ее. — Мы звали его Рааф. А папаша его был Хукстра. И Людерс прав. Недоброе это имя.

— Недоброе имя? — переспрашивает Анна.

Гроот пожимает плечами, но видно, что разговор с дочкой начальника ему надоел.

— Если не возражаете, нет времени на вопросы. Работа ждет.

Поднимаясь по ступенькам в контору, Анна чувствует разочарование, как вдруг слышит стук шагов: кто-то спускается. Это Беп, в пальто и шляпке, с сумочкой на руке. Так спешит, что с опасной скоростью несется по голландской лестнице. Анна окликает ее, хочет призвать к осторожности, но вдруг видит, что лицо Беп залито слезами. Поборов первое побуждение — отстраниться и пропустить ее, не стоять на пути беды, — она встает на пути женщины, отчего той приходится привалиться к стене, чтобы удержаться на ногах.

— Беп. Ты плачешь?

— Анна, — Беп качает головой, утирая лицо платком.

— Что стряслось?

Но Беп может лишь мотать головой. «Я не могу».

— Чего не можешь?

— Больше не могу. Прости, — Беп сбегает по лестнице мимо Анны, не переставая плакать. — Мне очень жаль!

— Жаль? — на мгновение Анна застывает. — Жаль чего, Беп? Что произошло? Беп! — Анна бежит за ней по лестнице, рывком открывает дверь и выбегает на улицу, но Беп уже спешит по тротуару мимо Вестеркерк, а Анну чуть не сбивает велосипедист — ослепла, что ли?

Вернувшись наверх, Анна влетает в контору, где ее встечают холодные взгляды. У Мип красные глаза, она опустила их и разглядывает свою пишущую машинку. Кюглер сидит на месте Клеймана и меланхолично смотрит на Анну, Пим стоит с листом бумаги в руке. По его лицу ничего нельзя понять.

— Что случилось с Беп? — спрашивает Анна, хотя заранее страшится ответа. — Почему она плакала?

Кюглер вздыхает, словно силясь выдавить ответ, но Пим сует ему бумагу и делает шаг вперед.

— Анна, Беп уволилась, — тихо говорит Пим.

Анна ошарашенно смотрит на него.

— Что?

— Она оставила фирму.

— Но… — Анна качает головой, точно отмахиваясь от неприемлемой мысли. — Но почему? Что с ней стряслось?

При этих словах Кюглер и Мип поднимают головы, точно желая подсказать ответ, но Пим просто говорит:

— Ничего не поделаешь, Анна. Отец Беп серьезно болен. Пошли метастазы, за ним нужен уход. Иногда есть обстоятельства, которые просто нужно принять, как бы нам ни хотелось обратного.

Анна плотно сжимает губы. Когда-то она не могла и помыслить, чтобы Беп захотела их предать. Но теперь? Кто знает, сколько стоят лекарства на черном рынке в этом мире, хоть мофы давно ушли? И неужто сама Анна не стала бы рисковать жизнями других для спасения Пима или хотя бы облегчения его страданий?