Аннелиз

— И куда бы он мог отправиться? — интересуется Анна.

— Я не знаю, а он мне не говорил. Разве он не ездит по делам? На аукционы по продаже недвижимости? Или что-нибудь в этом роде?

Анна захвачена параноидальными мыслями. Пим и его сосед по блоку в Аушвице. Что еще знает Пим, о чем она понятия не имеет? О чем еще господин Нусбаум говорил с ним? Какие секреты девушки, которая работает в его лавке, открывает ее отцу?

— Вы часто говорите по телефону?

— Часто? Пожалуй, нет, — отвечает Пим.

— Он не докладывает тебе о поведении твоей дочери? О состоянии ее психики?

— Анна! — Отец начинает сердиться. — Ты говоришь глупости.

— Неужели?

Она чувствует, что хотела бы согласиться с отцом.

— Да, глупости, — уверенно повторяет отец. — Извини, Анна, я занят. А вот ты, что делаешь ты? Тебе никто не поручает работы?

Анна хмурится. Она подавила в себе приступ паранойи, но его место заняла раздражительность.

— Здесь мне делать нечего. Мип с господином Кюглером отправились к оптовику, а господин Клейман ушел домой, у него заболел живот.

Отец продолжает возиться с почтой.

— Если тебе нечего делать, займись уборкой. Так, кажется, предлагала тебе поступать мама.

При упоминании о матери Анна хмурится.

— Я лучше покатаюсь на велосипеде.

— Отлично, так и сделай, — соглашается отец. — Только возвращайся вовремя. Ты ведь обещала Хадас помочь ей с субботней трапезой.

— Ага. А с каких пор мы соблюдаем шабат? — В ее голосе звучит укор.

Отец отрывает взгляд от письма, которое у него в руках.

— Значит, у тебя есть возражения?

— Нет, конечно же нет. Мне просто любопытно. Ты становишься набожным, Пим?

— Пожалуйста, не груби мне, Анна. Хотя бы раз можно обойтись без возражений.

— А я ни о чем не спорю. Мне просто интересно, не сказывается ли в этом влияние твоей новой жены?

— Анна, ну в самом деле! — с раздражением говорит отец. — Ты напрашиваешься на скандал? Неужели так трудно понять, что твоей мачехе очень хочется отпраздновать шабат в нашем новом доме?

Дом. Анна мысленно повторяет это слово. Какое оно тяжелое! Она выходит из кабинета и сбегает по лестнице к складу — это побег.

— Уезжаете, молодая хозяйка?

Она берется за руль велосипеда. Ворота склада открыты для проветривания, и в воздухе витает запах молотого тмина. Старик Людерс поднимает голову от мельницы, на испачканном лице ожидание ответа.

Что тебе за дело, старый зануда! Вот что она хотела бы ему ответить, но вместо этого говорит:

— Да, господин Людерс! Уезжаю. Просто покататься.

Людерс с мрачным видом кивает, его лицо хмурится. С момента появления у них госпожи Цукерт, этот работник охотно играет роль ее домашней собачки. Всегда готов услужить. Сует свой нос куда не надо. И чересчур обеспокоен передвижениями Анны.

— Осторожнее на дороге! — слышит Анна, уже отъезжая. — Город уже не тот, что был. Кругом полным-полно проходимцев.

Тощий мост

Амстердам — Центр

Ее велосипед давно можно было сдать в утиль, но даже с его хрустящими шестеренками и залатанными шинами Анна лихо мчит по булыжным мостовым, со свистом обгоняя старые разболтанные грузовики, пока не добирается до узкого деревянного моста на Керкстраат. Он обеспечивает переправу через узкую грязную полоску Амстела, и все называют его не иначе как Тощий мост. Спустив одну ногу, она встает у перил и едва успевает закурить сигарету, как видит Раафа, спешащего к ней.

— А ты опаздываешь, — выговаривает она ему.

— Опаздываю?

— Мы же договаривались на полчаса.

— Ничего подобного. Ни о чем мы не договаривались. Ты просто любишь командовать.

— Это верно, — признает она. — Но это не означает, что ты не опоздал. Тебе нужен велосипед, — решает она.

— Вот как! — Брови Раафа удивленно ползут вверх. — И где мне его добыть? Мили канадцы дарят теперь не только плиточки шоколада?

— Я тебе достану его.

Рааф мрачнеет. Она начинает к этому привыкать. Приветливое и задумчивое выражение его лица полностью меняется, когда она чем-нибудь его озадачивает. Например, колкостью в адрес его одежды, потешной прически или фырканья, которым обычно он сопровождает свои смешки. Она в общем-то и не думает его чем-либо смущать, так получается само собой.

— Женщины не делают подарки мужчинам.

— Разве? Так заведено? — Возможно, она его слегка поддразнивает, но ей и правда интересно это узнать.

— Велосипедов-то точно для них не покупают. Мужчины сами себя обеспечивают.

— А я и не говорила о том, чтобы что-нибудь покупать, — говорит Анна. — Просто притворюсь, что мой велик украли, и отец купит мне другой.

— А мне и не нужен собственный, — отвечает Рааф. — Мы твоим обойдемся.

— Это как?

— А вот так! Давай-ка его сюда! — Он берет ее велосипед. — А теперь садись впереди! — говорит Рааф, помогая ей рукой.

Она улыбается. А потом садится перед ним на самый кончик седла и чувствует с обеих сторон его предплечья. Его ладони на руле, а ноги уже крутят педали, все сильнее и сильнее. Скорость увеличивается, это и страшно, и сладостно. Ухабистая булыжная мостовая трясет немилосердно, она тянет руки назад, хватаясь за его поясницу — единственный якорь, удерживающий ее от падения. По всему телу молнией проходит дрожь.

— Стой! Стой! — кричит она и восторженно смеется.

Поначалу он притворяется, что не слышит, и не снижает скорости.

— Что ты кричишь? Не слышу!

— Хватит! Остановись вот тут, на углу! — командует она. — Хочу тебе кое-что показать.

На этот раз юноша повинуется и со скрипом останавливает велосипед. Анна поворачивается и целует его. Похоже, она намерена втянуть в себя весь воздух из его легких. Желание с ужасающей силой бурлит в ее теле. Страшный голод терзает эту едва не умершую от истощения девушку, слившуюся на велосипедном седле со своим мальчиком, своим мужчиной. Она не сводит дрожащих глаз с его лица. Ее взгляд вот-вот просверлит его глаза насквозь.

Они сидят на зеленой лужайке у канала как тысячи других бледных амстердамцев, желающих впитать в себя хотя бы немного солнца. Мимо проносятся велосипедисты, голова Анны покоится на плече Раафа, она вдыхает запах его пота, смешанного с ароматом хмеля. Рядом по траве резво проносится белка.

— У тебя было много девушек? — спрашивает она.

— У тебя чересчур много вопросов, — говорит он, но все же отвечает. — Много? Вряд ли много.

— Ты знаешь, я все еще девственница, — говорит она.