Аннелиз

Но Анна не может не замечать боль, которая написана на лице Раафа. Она осторожно садится на ящик.

— Скажи мне правду. Я хочу знать правду. Чтобы ты сказал мне: да или нет. Это твой отец позвонил в Зеленую полицию?

Рааф смотрит на нее отрешенно.

— Твой отец выдал нас, Рааф?

Рааф не отводит глаз.

— Что, если я скажу нет?

— Это правда?

Юноша по-прежнему глядит на нее.

— В то последнее лето войны. Он был трезв. Пришел домой трезвым. Не пил в ту ночь. Он заговорил со мной, заговорил со мной как со взрослым… Как с кем-то для него важным. С кем-то, на кого он мог положиться. Сказал, что у него есть работа. Что он взялся за нее и что я ему нужен. Конечно же я знал, что это могла быть за работа, но тогда, в те времена, кто же не хотел урвать хоть что-нибудь? Он сказал, что на Принсенграхт есть место, где он прежде работал и где хранятся пряности. Там их целые бочки, и они стоят кучу денег. Но один он не справится.

Анна щурит глаза.

— Моя мать тогда еще была жива. В доме хоть шаром покати. И вот я подумал… да что там! Деньги есть деньги. Кому какое дело, как ты их добывал? Важно только то, на что ты их тратишь, и я подумал, что добуду их для матери. На черном рынке тогда еще можно было достать приличные свиные голяшки, были бы деньги. Поэтому я и решил, что в этом сволочном мире никому нет дела до того, как я поступлю. — Рааф замолкает, а потом спрашивает: — Может, мне не продолжать?

Анна молчит, но, возможно, юноша и не ожидает ответа.

— Ну ты знаешь, что произошло потом, — говорит Рааф. — Ты там была.

— Ты выбил доску из двери склада.

— Мы привезли инструмент на санках. Я сначала использовал фомку, а потом просто выбил доску. Вот тогда я и услышал, как кто-то изнутри зовет на помощь полицию.

От волнения Анна сглатывает ком в горле.

— Это был господин ван Пеле. Торговец пряностями. Нас арестовали, а его отправили в газовую камеру.

Возникшая рядом в своих лагерных обносках Марго шепчет ей на ухо:

А сейчас ты должна задать ему главный вопрос.

Анна чувствует горечь во рту. Ей бы сейчас вырвать. Ее тошнит. Но она смотрит ему в глаза и спрашивает:

— Так это был ты?

В глазах Раафа боль.

— Это ты пошел в гестапо?

Он моргает, но боль не уходит.

— Деньги есть деньги. Ты сам это сказал. Кому какое дело, как ты их добываешь? Евреи стоили тогда по сорок гульденов за голову.

Анна чувствует огонь в груди. Он сжигает в легких воздух, она задыхается.

— Я не сделал бы зла людям. По своей воле. Ты должна мне поверить.

Она заливается слезами, закрывает глаза руками и отказывается воспринимать окружающее. А когда чувствует на своих плечах ладони Раафа, вырывается. Потом слышит резкий звук, чувствует удар по своей ладони, но боль ощущает уже позже, когда ловит немой укор во взгляде Раафа. И понимает, что ударила его. Со всей силы ударила по лицу. Когда она бьет его снова, уже осознанно, ярость сжимает ее пальцы в кулак. Юноша не пробует защищаться, уклониться — только стоит, раскачиваясь, как боксерская груша, а она наносит удар за ударом, пока силы не оставляют ее. Споткнувшись о кирпичный порожек, она падает на одно колено, и ее сотрясает приступ рвоты. Рвотная масса, пачкая рукава, покидает ее тело вместе с желанием, яростью, ядовитой тоской, и приступ затихает, только опустошив ее полностью. Она едва находит в себе силы утереть рот дрожащей ладонью. Рааф наклоняется к ней, но она отбрасывает его руку.

— Не прикасайся ко мне! — Она встает и отталкивает его. Выбравшись на улицу, она садится на велосипед и судорожно жмет на педали. Кровь стучит в ушах.

— Постой! — кричит ей Рааф. Он окликает ее по имени, но она не слышит. Не слышит его, не слышит ничего на свете. Город проносится мимо в пелене слез, ветер жалит глаза. Ворота склада на Принсенграхт открыты. Рабочие загружают грузовик бочками, и она пробегает мимо, бросив велосипед, и пересчитывает костоломные ступеньки — вверх, вверх, вверх, — слыша лишь звук собственных шагов. Книжный шкаф болезненно скрипит, когда она открывает его и устремляется в объятия прошлого. Будь здесь ее мать, она бы упала к ней на грудь, но мама теперь на дне ямы с золой и пеплом, и нет ничего и никого, кто мог бы обнять ее здесь, среди пыльных останков прошлого. Пошатываясь, она входит в комнату, где когда-то стоял ее стол, но и здесь нет ничего, кроме высохшего мусора и журнальных картинок на стенах. Она падает на колени и сворачивается в клубок.

Колокола на Вестерторен звонят, призывая ее сестру. Марго уже тут, глаза ввалились, на груди желтая звезда.

— Ну, теперь ты счастлива? — требует ответа Анна.

Счастлива?

— Разве ты не этого хотела? Ты хотела получить меня в свое полное распоряжение. Ни с кем не делить. Оставаться с тобой навечно. Разве не это твой план?

Анна, у меня нет никакого плана. Ты сама это знаешь.

Анна откашливается. Вытирает глаза ладонями. Она будто упала на дно глубокого колодца.

— Значит, — вздыхает она, — значит, я опять одна. — Она откидывает волосы со лба. — Здесь я всегда буду одна. Вот почему мне так хочется уехать в Америку. Если я останусь здесь из-за Пима, то, боюсь, никогда не покину эту комнату. Буду ее вечной узницей. — Она глядит прямо перед собой в пустоту. И ловит взгляд Марго и спрашивает: — Как ты думаешь, Петер вспоминал обо мне?

Петер?

— После того как нас разделили на перроне.

Думаю, вспоминал.

— Ты в самом деле так думаешь? — Анна в сомнении. — А я о нем почти не вспоминала, — признается она. — Пока не вернулась в Амстердам. Только тогда. — Ее взгляд становится глубже. — Иногда мне кажется, что мне было бы легче, если бы я умерла с тобой. Если бы никто из нас не выбрался из Берген-Бельзена. Ужасно так думать, да?

Ответа она не получает. Место, где сидела сестра, опустело. Она одна.

22. Еще один день рождения

Милая Кит! Вот и опять прошел мой день рождения, так что мне, стало быть, пятнадцать.

Дневник Анны Франк, 13 июня 1944 г.

1946

Съемная квартира

Херенграхт

Амстердам — Центр

За завтраком звонит телефон, на звонок отвечает Дасса, но через минуту вешает трубку.

— Вернулся Вернер Нусбаум, — объявляет она сидящим за столом Анне и Пиму и наливает ему вторую чашку кофе. — Анна, он будет ждать тебя в магазине после обеда.

Анна глядит на нее поверх тарелки с кашей. У нее отлегло от сердца, но она немного обижена.

— И это все? Вернулся и ждет меня? Никаких других объяснений?

Пим делает глоток кофе.

— Анна, я не сомневаюсь, ты допросишь его при встрече, — холодно говорит он. — А сейчас, пожалуйста, ешь!

Букинистический магазин Нусбаума

Розенграхт

Господин Нусбаум бледен. Он похудел. Улыбка слабая. Анна закатывает велосипед в лавку и ставит у стены.

— А вот и она, — объявляет он с деланым радушием. — Надежда литературы.