Антипиранья

Но Пазюра его уже не слышал, вышел на крыльцо и глазел по сторонам, высматривая, у кого бы стрельнуть табачку, а еще лучше папироску.

«Нервная у меня служба, – с досадой подумал он. – Года три назад я бы этому капитанишке не раздумывая шею сломал. А теперь армейцы распустились. Никакого страха перед госбезопасностью. Победителями себя почувствовали! Загордились!»

– Владимир Иванович, что случилось? – спросил Денис, заметив взволнованный вид Беляева.

– Да так, морячок. Кое-что случилось. Ты сейчас помолчи, мне подумать надо. А еще лучше – ложись да спи.

Вытянувшись на соломе, капитан Беляев смотрел в потолок и размышлял над иронией жизни. Он все никак не мог понять, за каким чертом так произошло, что он оказался здесь, в этом коровнике. Ведь мог же сразу все уладить, как только его привели в комендатуру. Но что-то будто подтолкнуло под руку: молчи и жди! А оно вон как обернулось! Часто ведь и не понять, что для чего? И зачем все пошло так, а не иначе? Как-то ему пришла в голову мысль, что Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года произошла лишь для того, чтобы граф Толстой написал «Войну и мир». А его несостоявшаяся встреча с агентом и арест, получается, нужны были лишь для того, чтобы он оказался здесь и повстречал этого немца?

– Спи, морячок, спи, – задумчиво произнес он, чувствуя, как Денис ворочался в темноте. – Или просто поваляйся без дела. Это тоже иногда полезно.

– Да не могу я так, чтобы ничего не делать.

– И то верно, – легко согласился Беляев, полностью уйдя в себя и поддерживая разговор скорее машинально, чем осознанно. – Действия не всегда приводят к результату, но результат никогда не приходит без действий. Ты посмотри, как храпит Сулак, и присоединяйся.

– И уснуть не получается. Столько всего произошло…

– Мой командир говорит так: если не можешь уснуть, стоя в окопе по пояс в воде, значит, ты спать не хочешь! А Пазюра! Вот ведь вражина! Ну я ему припомню, когда отсюда выберусь.

Уснуть у Дениса все же получилось. И снилось ему, что то, что с ним произошло, как раз и есть сон. На самом же деле он как был безработным офицером запаса, так им и остался. И мечется он сейчас между Питером и Сколково, а где-то посередине стоит Иван Степанович и почему-то словно бы лает на него по-немецки.

Но сон про не сон досмотреть не удалось. Только за стеной прокукарекал чудом еще не угодивший в солдатский котел петух, дверь распахнулась, и на пороге, всматриваясь в темноту, застыл, уперев руки в боки, старшина Пазюра.

– Наконец-то! – поднялся с соломы так и не уснувший Беляев. – А то я уже думал, что вы всем особым отделом решили войну проспать.

– Не так быстро! – Пазюра злорадно ухмыльнулся и ткнул пальцем в сторону Дениса. – Товарищ лейтенант сказал, что начнем с него.

– Да вы охренели там всем скопом?! – Беляев не поверил собственным ушам. – Скажи Ершову, что я не в игры играю! У меня вопрос государственной важности!

– Мы тоже не в солдатики играемся! – Пазюра обиженно поджал губы, затем решил, что для важности можно кое о чем проговориться, и добавил: – Есть данные, что он диверсант!

Теперь Денис понял, почему Беляев обзывал старшину свиньей. Пазюра поразительно напоминал это животное с разных ракурсов. Начиная с круглого лица, на котором едва просматривались крохотный вздернутый, будто пятачок, нос и маленькие треугольные глазки. И заканчивая необъятным животом, перетянутым утонувшим в жировых складках ремнем. Ростом он был чуть ниже Дениса, но из-за необхватного туловища казался гигантской тумбой.

– Выходи! – Пазюра порылся где-то в складках живота и достал наган. – Руки за спину и шагай по коридору!

Старшина двинул ногой незапертую дверь и втолкнул Дениса в небольшую комнату с единственным окном и портретом Сталина на стене. После темного сарая горящая на столе лампа показалась ослепительным солнцем.

– Садись! – Невысокий щуплый лейтенант в лихо заломленной на затылок фуражке с синим околышем указал на стоявший посреди комнаты табурет. После этого Ершов сел на стоявший в углу стол и, свесив ноги, положил рядом тяжелый ТТ. Поправив на носу круглое пенсне, он устало произнес: – Времени кот наплакал. Давай не будем растрачивать его попусту. Поверь, мне проще тебя пристрелить, чем разбираться, кто ты есть на самом деле. Потому я сейчас буду считать до трех, а ты мне будешь рассказывать, как ты продался врагу. Если не успеешь, я тебя пристрелю как изменника Родины. Итак, начали: раз!

Денис в недоумении посмотрел на пистолет, затем на лейтенанта, разглядывающего собственные ногти. Он заметил, что пенсне на носу скорее для виду. Стекла в нем были простые, не линзы. Ершов подобострастно копировал своего кремлевского шефа Лаврентия Павловича.

– Два!

Пазюра за спиной нетерпеливо пританцовывал, как застоявшийся в стойле конь. Он давно знал этот прием товарища лейтенанта и теперь ждал своего выхода. Ершов называл такой психологический прессинг кавалерийским наскоком. Но старшине больше нравилось «Дави врага!». Для этого он использовал свой немалый вес и короткие, но очень цепкие руки.

Денис оглянулся и невольно вжал голову в плечи. Рядом с Пазюрой с безучастным видом стоял еще один боец в выцветшей гимнастерке с погонами сержанта государственной безопасности. Он равнодушно наблюдал за процедурой допроса, уже успевшего ему надоесть, и лениво зевал, недовольный таким ранним подъемом.

– Зачем запираешься? – даже разговаривая, Ершов копировал грузинский акцент Берии. – А то ведь скажу сейчас «три» – и все! И не станет еще одного шпиона. Признайся, тебе же лучше будет.

Денис продолжал молчать, и вовсе не потому, что не знал, чего сказать. А потому что неожиданно по телу пробежало уже знакомое ощущение зуда и на спину будто вдруг высыпали мешок битого стекла. Кожа засвербела, по рукам пробежала волна вибрации. Он прислушался к собственным ощущениям, скривился и нервно взглянул на Ершова, всем своим видом показывая: чего пристал? Видишь, не до тебя сейчас!

Лейтенант лениво потянулся за пистолетом, спрыгнул со стола и замер рядом с табуретом.

– Три!

Выстрел грянул у самого уха. Пожалуй, такой неожиданный ход способен вызвать шок у неподготовленного человека, сломить его волю, а то и остановить сердце. Но у Дениса подобная выходка вызвала лишь возмущение. Если ты привык к выстрелам, то уже кажется, что они сродни своеобразной музыке. Только в этих аккордах ведущую роль почему-то отдают буйному барабанщику. Конечно, неприятно, когда пороховые газы обжигают волосы, а грохот закладывает ухо, но толку-то? Не сдержавшись, Денис вскочил на ноги, но у него на спине тут же повис Пазюра. Привыкший играть в палача и жертву, он, оскалившись и выпучив глаза, захватил шею в замок и, раздуваясь от натуги, сжимал, будто затягивал петлю. Дальше жертва должна была краснеть и задыхаться. Когда она, дергаясь, достигала полуобморочного состояния, лейтенант великодушно командовал: «Отпустить! – и, заглядывая в глаза, зевал и спрашивал: – Ну что? Будешь говорить или тебя опять ему отдать?»