Антология реалистической феноменологии
Шрифт:
Ядвига Конрад-Мартиус. К вопросу об онтологии и теории явления реального внешнего мира.
В связи с критикой позитивистских теорий
Совокупный феномен «внешнего мира» как таковой
В позитивистской литературе любят рассуждать о мировоззрении «обычного человека», которое противопоставляется мировоззрению автора-позитивиста, с одной стороны, и мировоззрению «спекулятивного философа» или просто «философа», с другой. Наивный взгляд на мир при этом позитивисту намного симпатичнее, чем мир «философа», всегда отличающийся безудержными спекуляциями и конструкциями.
В одном вопросе современный позитивизм в полном согласии с наивным – по существу, здоровым и естественным – мировоззрением противодействовал известной философской доктрине, которую, впрочем, сегодня едва ли кто-нибудь еще разделяет: в борьбе с фактически совершенно абсурдным так называемым «идеализмом» в том виде, как его блестяще изложил и довел ad absurdum Авенариус в сочинении «Человеческое понятие о мире». Едва ли кто-нибудь может с чистой интеллектуальной совестью уклониться от существенных пунктов этой дельной критики независимо от того, согласен
«Интроекция», противоречивость которой выявил Авенариус, заключается в том, что воспринимаемые содержания полагаются в мозг воспринимающего человека или в «психическую субстанцию», мыслимую как пространственно с этим мозгом связанная. Авенариус противопоставляет этой искусственной теории свой, к сожалению, так, по существу, нигде и не проведенный до конца принцип: оставлять данное нам там, где мы находим его, и так, как мы его находим; он подчеркивает, что внешний мир, окружающий наше собственное тело, в этом своем «внешнемирном» положении является изначально преднаходимым, а вместе с тем и столь же неуловимым, как и само Я; тем самым упраздняется функция, которую должны выполнять в этой теории Я, или Я-тело, или же мозг, – быть первоначальным «носителем» либо «вместилищем» соответствующего воспринимаемого мира. [141] С другой же стороны, это Я (и, в первую очередь, Я-тело) занимает привилегированное положение по отношению к остальным преднаходимым предметам, поскольку оно постоянно и необходимо дано как «центральный член» (особое выражение Авенариуса), относительно которого ориентированы – прежде всего, пространственно – все другие содержания восприятия. [142]
141
У Маха, который меньше интересовался полемикой с такими теориями, мы также находим весьма ясные замечания в этом смысле. В частности, он критикует мнимые проблемы «внешней проекции ощущений», основывающиеся на тех же самых теоретико-познавательных представлениях (Die Analyse der Empfindungen, S. 28 внизу, S. 44 внизу). Впрочем, Мах полагает, что его рассуждения критического характера можно было бы скорее назвать полемикой против «экстраекции»; при этом он указывает, очевидно, на задуманную им элиминацию всех допускаемых в качестве реальных элементов, которые, по его мнению, не могут быть указаны среди «данностей» и, следовательно, должны быть отнесены к ненавистной области «метафизического».
142
Не все позитивисты разделяют мнение, что возможность всего этого «преднахождения» мира, пространственно упорядоченного в указанном смысле, дает каким-то образом преднаходимый субъект, или, как можно было бы выразиться, эта возможность предполагает такого субъекта – некое «сознание вообще», для которого вся соответствующая сфера восприятия в целом является, в свою очередь, объектом (причем этого субъекта нельзя путать с преднаходимым, а потому также принадлежащим к объектному миру Я-телом вместе с привязанными к нему [и также обнаруживаемыми] психическими элементами). Из числа позитивистов в узком смысле его разделяет, прежде всего, так называемая «имманентная философия» (Шуппе). Ср. В. Шуппе. Подтверждение чистого реализма. Открытое письмо Авенариусу (Vierteljahrsschrift f"ur wissensch. Philos. 17, 1893). Лаас с его «коррелятивизмом» или «субъект-объективизмом» также разделяет сходную точку зрения.
Этими констатациями для представителя позитивизма заканчивается, в сущности, все, что применительно к данности «реального внешнего мира» кажется ему достаточно ценным для заимствования в неизменном виде из естественного мировоззрения. Мы никоим образом не разделяем такого понимания. Но перед тем, как вернуться к особому значению этого фундаментального позитивистского воззрения для феномена реального внешнего мира, сначала нам придется напрямую обратиться к нашему главному в настоящий момент вопросу. Он звучит так: к чему ведет для объективного основоположения тщательный анализ имманентного для естественного сознания, но существующего в нем в неразработанном и совершенно смутном виде представления о «реальном» внешнем мире, полностью отделимого в своей реальности от воспринимающего Я?
Возможность обнаружения в естественном сознании такого смутного представления едва ли стал бы отрицать даже позитивист Авенариус. Тем не менее, он, пожалуй, ответил бы на наш вопрос так: это представление ведет к объективным противоречиям, и его фактическое наличие в реальном сознании, несмотря на эти противоречия, можно объяснить только известными психологическими закономерностями.
Ход мысли здесь в принципиальной форме был бы примерно таким: [143] полагать так называемую «действительность», не содержащую в себе ни малейшего отношения к восприятию, противоречит смыслу действительности. Ибо «сознание действительности» в первоначальном и незамутненном смысле есть не что иное, как осознанное восприятие чего-либо или осознанное обладание «содержанием ощущения». Но как на этом основании может представляться действительное? Очевидно, лишь на основании сознания того, что представляемое будет или при определенных условиях может восприниматься. Таким образом, в соответствии с этой теорией нечто уже действительное, т. е. действительное в первоначальном смысле, невозможно представить; ибо представление предмета вовсе не является восприятием этого предмета, а сознание действительности может иметь место только в восприятии как таковом.
143
Ср. об этом Корнелиус. Опыт теории экзистенциальных
суждений. Это сочинение в связи с обсуждаемой здесь проблематикой может служить классическим примером того воззрения, которое мы называем типично позитивистским.Само же представление возможного процесса восприятия предмета, связанное с представлением предмета, следовало бы назвать представлением «действительного бытия» этого предмета. «Действительным» в этом расширенном смысле было бы в таком случае
1. то, что воспринимается «прямо сейчас»,
2. то, что можно воспринять при определенных условиях. [144] Однако характерное и существенное для нас сохраняется и при таком изменении способа выражения; и состоит это характерное и существенное в том, что в представлении действительный предмет именно как действительный может встречаться только на окольном пути представления, проходящего через «возможное восприятие».
144
Следует, пожалуй, обратить внимание на то, что эти определения должны служить не только однозначной фиксации «действительного» через его неотъемлемый предикат. С этой точки зрения они были бы, конечно, верны, так как всякое действительное, в принципе, можно воспринять. Однако они должны служить в качестве идентификационного определения.
Таким образом, если в ходе дальнейших анализов нам удастся показать, что сознание действительности сопряжено, или хотя бы может сопрягаться, с переживанием представления так, что представление возможного переживания восприятия не будет иметь совершенно никакой релевантной функции, то тем самым мы докажем, что это отождествление переживания восприятия с сознанием действительности ложно, а также что момент, благодаря которому в переживании представления представляемый предмет феноменально становится представляемым «действительным» предметом, можно и должно постигать как нечто своеобразное. Но вместе с тем обнаружилась бы беспочвенность мнения, заключающегося в том, что абсурдно представление о «независимом» от воспринимающего Я внешнем мире и что, следовательно, несостоятелен и весь теоретико-познавательный вопрос о правомерном признании этого мира; к тому же, этот вопрос теории познания и, прежде всего, вопрос о том, что представляет собой по сущностному содержанию такой «бытийно-самостоятельный» мир, пришлось бы ставить заново.
В порядке методического замечания добавим, что путь, специально выбранный нами из множества других, для того, чтобы установить фактическое наличие совершенно своеобразной идеи «реального бытия», в пределах этой работы должен служить не только тому, чтобы прояснить этот факт по возможности в наибольшей степени, но и тому, чтобы вместе с особыми анализами, которые необходимо при этом провести, подготовить прояснение совокупного феномена «реального внешнего мира».
Прежде всего, надо исследовать, с каким из обнаруживаемых в самих вещах моментом связана теория того, что действительное как таковое может встречаться в представлении только как нечто необходимо привязанное к возможности восприятия. Ибо даже если эта теория и является последовательным выводом из одного только указанного основания как такового (сознание действительности = переживание восприятия), то, по-видимому, научный постулат обращенности к самим вещам игнорируется здесь все же не настолько, чтобы эта теория не опиралась бы известным объективным образом на то, что дано в содержании переживания представления.
Во всех подобных теориях принимается во внимание тот тип переживаний представления, что, по-видимому, поначалу действительно не вызывает для них никаких сложностей. Это тип представлений, к которому привязана известная позитивистская «теория копий»: от испытанного в ощущении содержания в памяти остается «копия»; если она как таковая появляется в сознании, то «представляется» соответствующее содержание, само актуально не наличествующее.
Как известно, имеется обширная литература о том, каким образом эта копия все же отличается от изначального содержания, которому она, тем не менее, должна в точности соответствовать именно как его копия. Прежде всего, выделим два важных для нас момента.
1. Весьма часто упоминаемая «неясность», «тусклость», «расплывчатость» представляемого. Неоднократно указывалось на то, что этот момент не совпадает с указанием на меньшую «интенсивность» данного в представлении, а также, что выражения «расплывчатость» и «неясность» характеризуют эту ситуацию не в собственном смысле. Указывали также на то, что эту теорию довел до абсурда аргумент, состоящий в том, что воспринимаемое посредством уменьшения своей интенсивности или в ходе потери отчетливости не превращается тем самым в то, что только представляется. Корнелиус, который в упомянутом сочинении (S. 34f.) совершенно верно подчеркивает недостаточность такой попытки определения, в конце концов, довольствуется констатацией того, что речь идет именно о «своеобразном качественном содержательном различии между ощущением и соответствующими фантазмами». С другой стороны, по отношению к этому различию познание взаимопринадлежности «является одним из первых фактов психической жизни, который лежит в основании уже наших элементарнейших познаний, и поэтому дальнейшее объяснение, по-видимому, невозможно и не требуется». Нам же кажется, что вместе с этой констатацией только и возникает подлинная задача, правда, не «объяснения», а «прояснения» этих своеобразных феноменов.
В отношении наглядности представления лучше всего говорить о «скрытой наглядности». «Скрытой» эта наглядность является потому, что наглядно данное в представлении – в отличие от наглядно данного в восприятии – даже где речь идет о самом по себе совершенно ясном и отчетливом представлении, имеет нечто своеобразно «отдаленное» – как если бы это содержание само по себе требовало того, чтобы его вынесли из затемняющей его среды и показали в «правильном свете».