Антология реалистической феноменологии

В-третьих, опять же следует обратить внимание на особенность «способа явления», столь же характерную для такого воображаемого предмета (или, скорее, характерной именно в случае первого типа представлений), как и для вышерассмотренного образного представляемого репрезентанта. Выше мы говорили, что такой представляемый предмет «парит где-то там вовне», но не «укоренен» там «собственным» образом, что имеет место в случае воспринимаемых предметов. Здесь мы должны теперь добавить (и в случае такого воображаемого образа это видно особенно хорошо, так как здесь отсутствует какое бы то ни было усложнение в виде отношения к «реальному» или же какому-нибудь другому миру), что действительно «мысленно представляемый» предмет по наглядному способу явления, «в сущности», не имеет ничего общего с «действительным пространством», пространством воспринимаемых предметов. Это выражение – «он парит где-то там вовне» совершенно не подходит, и то, на что оно указывает, разумеется, совершенно несопоставимо с фактическим обстоятельством, подобным тому, когда, например, какая-то птица парит где-то там вовне, пусть даже это «парение птицы» есть нечто неясное и далекое. И все же такой способ выражения имеет некоторое феноменологическое основание, какого нельзя упускать из виду: ум действительно имеет в акте представления чего-то воображаемого (по крайней мере, в случае представления «физической предметности») направление «вовне», или имеет его в большинстве случаев. Но мне кажется, что это направление – когда оно только выбирается – является «случайным», прежде всего, постольку, поскольку ум в известной мере нуждается в «пространстве» для наглядной актуализации такой предметности и поскольку это «вовне» действительного мира дает только случайно представившийся и все же благоприятный «подходящий случай» для наглядного развертывания представляемых предметов. [148] Таким образом, даже в случае с этим типом представлений – по крайней мере, в некоторых случаях – в этом отношении можно рассматривать «внешний мир» как «место расположения» предметов представления.

148

Следует, впрочем, обратить внимание на другие своеобразные «повороты», которые ум иногда способен совершать в актуализирующем усилии созерцания; так, например, когда внешний мир слишком настойчиво мешает и напирает, а просто закрыть глаза недостаточно, то ум как бы «прячется в себе самом», чтобы иметь возможность переживать свои видения в полном покое. Все эти вещи заслуживают специального исследования.

Но только в этом отношении. Ибо это не имеет ничего общего с особым содержанием представления, в «область» «пространственной действительности» которого помещается представляемая предметность, – неважно, уставился ли я при этом в пол, или смотрю вдаль или куда-нибудь еще. Эта область вообще не фиксируема каким-либо однозначным образом; и это потому, что такого рода воображаемый или образно представляемый предмет не полагается и не может полагаться собственно «в» реальное пространство (вскоре мы, однако, увидим, что может иметь место фактическое помещение воображаемого предмета в пространственную действительность; но в этом случае и феномен в целом выглядит совершенно иначе); ибо такой представляемый предмет неотделим от собственной сферы, а именно от мира ума, словно бы «выталкиваемого» или «продвигаемого» во внешний мир. На линии, ведущей от ума к представляемому предмету, здесь отсутствует какой бы то ни было «разрыв» такого рода, как это, по существу, имеет место между воспринимающим умом и воспринимаемыми предметами: сколь близко н, и подходил бы воспринимающий ум к предметам «внешнего мира», сколь бы плотно он их ни охватывал, сферу ума и сферу «внешнемирных реалий» невозможно соединить «гомогенной» связью.

Но ведь достигнутое понимание в то же время обнаруживает, что, с другой стороны, воображаемый предмет, поскольку он остается «заключенным» в сфере ума, поскольку он посредством акта специфического типа не отделяется от ума и не полагается вовне, в «другой мир», то он в таком случае не может одновременно занимать какого-либо подлинного места в реальном пространственном мире. Соответствующая часть «феноменального мира» или «мира представлений» и реальный внешний мир могут пересекаться лишь неким трудноописуемым образом. Конечно, «протяженность» реального пространства может даже служить сфере воображения в качестве поля развертывания, но они никогда не могут по-настоящему соприкоснуться друг с другом; они состоят и будут состоять – если можно так выразиться – из совершенно гетерономной материи.

Теперь, на основании этого, вышеприведенный пример второго типа представлений можно охарактеризовать следующим образом: я вижу своего знакомого уже «словно бы» поднимающимся по лестнице, хотя знаю, что фактически его там вовне еще нет. И, таким образом, представляемая здесь предметность как таковая не обладает для меня никакой «действительностью». В такой мере, следовательно, и в этом случае событие там, где я «вижу» его посредством представления, переживается как этому месту не принадлежащее: я осознаю, что там вовне в коридоре ничего подобного нет; в коридоре, в действительности, ничего не происходит.

Но не присутствует ли и здесь «мысленно представляемый» мною предмет, например, в виде воображаемого образа? Имеет ли здесь какой-нибудь смысл говорить, что представляемый предмет приносит с собой собственную область? Является ли и здесь совершенно нерелевантным и, в известной мере, случайным то, в какой области «действительного» пространства все это в целом представляется? И имеет ли это целое лишь совершенно «несобственное» отношение к действительному пространству?

К этому особому содержанию представления относится, конечно, не только то, что представляемое событие происходит там вовне на лестнице, но к этому особому типу представлений относится также и то, что, представляя, я вижу или «словно бы» вижу это прямо там вовне.

В случае с первым типом представлений я могу также «обыгрывать» действительность какой-либо вещи или события постольку, поскольку мыслю ее как фактически реализованную в некотором месте реального пространственного мира; но при этом я всегда соотносился бы с этим местом пространства только вышеописанным, своеобразно лишенным наглядности способом, тогда как наглядно данный представляемый репрезентант являлся бы моему уму «в другом месте», т. е. «где-то», и притом неотделимо от ума. В случае же со вторым типом представлений, напротив, место пространства, где я мыслю предмет как действительный, фактически и в «собственном» смысле наполняется для меня этим предметом – наглядным – пусть даже и сокрыто наглядным – образом. «Наполняется», правда, так, что предмет не имеет здесь для меня действительного наличного бытия и, как мы сказали выше, в действительности не «принадлежит» этому месту пространства. Но в случае такого рода представления, спонтанно производимого моим умом, имеет место именно тот акт отделения и полагания, о котором мы уже говорили выше. Только благодаря ему «дитя моего ума» превращается в «дитя реального мира». Разумеется, говоря об этом «превращении», мы не имеем в виду, например, того, что силой своего ума я могла бы фактически «наколдовать» там своего реального знакомого или что какой-нибудь фантастический образ посредством такого акта способен обрести реальную жизнь; мы не имеем в виду также того, что я ни с того ни с сего должна поверить в фактическое реальное наличное бытие того, что до сих пор было «лишь представляемым». Но мы имеем в виду только то, что некоторую порождаемую представлением предметность (в случае, если она вообще по своей природе могла бы принадлежать реальному миру) посредством умственного акта такого рода можно спроецировать в пространственную действительность, что эта предметность в соответствии со своим непосредственным характером представляющегося явления «выглядит» точно так же, как она выглядела бы, если бы принадлежала к области «действительных» предметов. (Конечно, и здесь способ явления всегда остается «сообразным представлению», т. е. способом «сокрытой наглядности»; предметы восприятия я не могу, в сущности, спроецировать из своего ума вовне и в реальный мир – предметы восприятия могут явиться мне только в «галлюцинации».) Выражение, согласно которому мы «играем» с действительностью таких предметов или таких событий, уже как таковое означает, что мы сознательно придаем этой представляемой предметности лишь «габитус» фактически принадлежащего к реальной действительности элемента. Здесь еще нельзя сказать об этом чего-то большего. Но, по-видимому, не будет больше оспариваться как таковое различие, существующее между всего лишь воображаемым или образно представляемым содержанием и содержанием «словно бы усматриваемым» в реальном окружающем мире – хотя ни то, ни другое не должно иметь для меня никакой реальности.

Перейдем теперь к «действительно» представляемому предмету и подумаем, например, о самой этой знакомой нам прихожей с находящимися в ней вещами: сидя у себя в комнате, закрыв дверь, я обращаю умственный взор через дверь на лестничную клетку и перехожу здесь от одного предмета к другому. Здесь, как было сделано выше, следует спросить: осмысленно ли и здесь говорить о том, что я должен для всех них создавать «наглядные репрезентанты» в той мере, в какой я принужден первоначально приводить их к «усматриваемой близости» для моего ума? Конечно, и здесь можно было бы говорить о представляемых репрезентантах, известным образом «замещающих» действительный предмет, когда предмет не раскрывается, как при восприятии, в «воплощенной самости». Но только в этом смысле и можно говорить об этих репрезентантах. Напротив, нельзя сказать, что мы и здесь оставляем «действительные» предметы в дали, которая сама не подлежит наглядной актуализации, и вместо этого отводим для определенных репрезентантов место явления «где-то там вовне», совершенно случайное для их наличного бытия и так-бытия, чтобы соответствующие предметы вообще могли наглядно являться. Такого наглядно «умственного» «приближения» в этом случае в известной мере не требуется, поскольку эти предметы уже сами по себе и для себя находятся в «усматриваемой близости»: мой умственный взор прямо и непосредственно способен проникнуть в свойственное им самим по себе место действительности. [149]

149

Сказанное, разумеется, не означает, что везде, где «действительно» имеется эта возможность, где, таким образом, предметы «находятся» в прямо усматриваемой близости, обязательно присутствует и соответствующий тип представления. И непосредственно окружающие меня предметы я могу «образно» актуализировать для своего ума. – И, с другой стороны, то, что эти предметы должны находиться в усматриваемой близости, чтобы этот «второй» тип представлений вообще мог реализоваться, означает, само собой разумеется, только то, что они должны – в самом переживании – находиться там феноменально или для моего сознания. Их реальная самоактуальность здесь, конечно, совершенно нерелевантна для конституции феномена. Так, например, я могу «видеть» в представлении стул, который стоит в коридоре, хотя его уже забрали оттуда без моего ведома.

Нельзя, например, сказать, что я могу здесь получать удостоверенное в созерцании знание о наличном бытии и так-бытии этих предметов, как происходит в случае с восприятием, когда это знание дает мне одно только явление этих предметов в восприятии. Однако коль скоро эти предметы уже осознаются уже как налично существующие и так-сущие вообще, то они могут постигаться здесь совершенно непосредственным и прямым образом (хотя, конечно, и в «наглядности представления»), как и воспринимаемые предметы.

Теперь из всей этой ситуации следует, что здесь – при переходе от воспринимаемых к «только» представляемым предметам – полностью отсутствует смена направления взгляда к совершенно иной сфере, весьма отчетливо обнаруживающаяся в случае первого типа представлений. Тот только «репрезентирующий» представляемый предмет, что, по-видимому, совершенно «несобственным» образом полагается в пространство, где находятся воспринимаемые предметы, именно в силу этого не имеет ни малейшего естественного отношения ни к этом последним, ни к действительному пространству; он требует постижения сам по себе и поэтому с необходимостью отвлекает внимание от прямо предлагающей себя сферы восприятия. Здесь же представляемый предмет, напротив, является в том же самом «реальном» пространстве вполне собственным образом – здесь он предметно «укоренен» так же, как и воспринимаемые предметы; нет никакого существенного различия в том, перевожу ли я у себя в комнате взгляд с одного воспринимаемого предмета на другой или обращаю его на не воспринимаемый, но все же поддающийся непосредственному обозрению коридор.

Таким образом, подводя итог вышесказанному, можно специально различать оба эти возможных типа представлений согласно соотнесенности этих представлений с «действительным» предметом следующим образом:

1. Представляемый предмет, принимаемый в представлении за действительный, становится видимым умственному взору благодаря «наглядному репрезентанту», который совершенно несобственным («парящим») способом предстает в трудноопределимой области пространственной действительности.

2. Представляемый предмет, принимаемый в представлении за действительный, сам включен в непосредственно наглядное содержание представления: умственный взор достигает его собственного места действительности и именно там схватывает его «усматривающим» образом.

От обоих этих типов представления восприятие по-прежнему строго отличается тем, что в его случае взгляд не только прямо и непосредственно направляется на предмет и его собственное место действительности, но и сам этот предмет достигает «несокрытого самопроявления».