Антология современной азербайджанской литературы. Проза

— Мехди, скажешь своему дяде Мемишу, что упрямый субъективный идеалист он сам.

Когда он произносил эти слова, его лицо выражало полное удовольствие. Словно он не дал кому-то обмануть себя.

* * *

Уважаемый читатель, если я сейчас не заговорю о дяде Мемише, несомненно, наш рассказ будет неполным.

Дядя Мемиш — младший брат моего отца. Звали его Магамед, но вся деревня называла его «Мемиш». В отличие от отца, дядя Мемиш — любитель вкусно покушать, выпить и подраться, если попадется удобный случай. Если дядя Мемиш кого и боялся в деревне, то это был мой отец. Деревенские жители периодически жаловались отцу на дядю Мемиша, а отец в свою очередь старался их убедить, что такого больше не повторится. После того как люди уходили, он отправлял за дядей Мемишем меня или Мехди. Дядя Мемиш нехотя, волоча ноги, приходил к нам, и отец, заводя его в дальнюю комнату, вел с ним долгие разговоры. Но это был дядя Мемиш, он был не из тех, кто легко сдавался. После этих разговоров он как ни в чем не бывало садился вместе с нами пить чай, хитро подмигивал нам, прячась от взора отца, слегка кивая в его сторону, исподтишка смеялся. В этот момент моя симпатия к дяде Мемишу возросла раз в десять, мне тогда казалось, что мы создали тайный орден, и никто, кроме нас, об этом ордене ничего не знает. Было еще кое-что, отличавшее дядю Мемиша от деревенских жителей, — это его машина марки «Виллис». Если у человека есть «Виллис», то вы себе даже представить не можете, что это значит. Особенно в зимние месяцы, когда дороги заметает снегом и все оказывается отрезано от большого мира, а приезжающий раз в день ПАЗ застревает где-то в пути. Вот тогда единственным средством передвижения, которое может прийти на помощь людям, оказывался «Виллис» дяди Мемиша. Когда наступала зима, дядя Мемиш сиял от радости. И когда на деревню падали хлопья снега, его удовольствию не было границ. В один из таких периодов дядя Мемиш сказал:

— С неба не снег идет, а манаты, манаты!

Эти слова он произнес неспроста. В снежные зимние дни он рано утром выводил свой «Виллис» прямо в центр деревни и, как опытный рыбак, закинувший в воду удочку, терпеливо ждал. Работающие в райцентре люди, посылая проклятия в адрес водителя автобуса и правительства, расходились. Остальные же были вынуждены обратиться к дяде Мемишу. А его такса всем была известна — за дорогу ценой в 30 копеек он иногда брал ни много ни мало целый манат.

Выражение «с неба не снег идет, а манат» превратилось в крылатую фразу, и как только в деревне начинал идти снег, все друг другу говорили: «Кажется, снова сильный манат пойдет». Помню, как отец жутко разозлился, когда впервые узнал, кому принадлежит это выражение.

«Что за невоспитанный человек, в кого он только такой», — возмущался он.

Больше всего дядя Мемиш дружил с Мехди. Несмотря на недовольство отца, он часто брал его с собой и даже научил держать руль своего «Виллиса». Он говорил, что Мехди похож на него, хотя, сколько я ни присматривался, особой схожести в их лицах не замечал…

Если учесть столь теплые взаимоотношения между Мехди и нашим дядей, то, безусловно, отец не ошибался в своих догадках — Мехди подготовил именно дядя, иначе откуда Мехди мог знать такие выражения, как «объективная реальность», «упрямый субъективный идеализм» и прочие глупости?

* * *

Теперь мы можем продолжить наш рассказ с того места, где остановились. Как я и говорил, тем вечером у отца было неважное настроение, он выглядел немного задумчиво и печально. Он часто заходил в дальнюю комнату к матери, а когда выходил оттуда, казался еще более взволнованным. В приоткрытую дверь маминой спальни я видел соседских женщин, обступивших мать. В тот момент в мире не было второй такой вещи, которую бы я ненавидел так, как ненавидел этих вездесущих женщин. Мне казалось, что виновниками этой тревоги и беспорядка в доме были именно они, снующие с лживой заботой туда-сюда. Было около пяти-шести часов вечера. Отец, надев свою стеганую куртку, торопливо вышел из дома. Мы с Мехди, словно сговорившись, взяли свои пальто и побежали за ним. На улице все было в снегу, стояла белоснежная, ясная ночь. По следам, оставленным отцом, мы друг за дружкой пошли в сторону дома дяди. У меня не было никаких сомнений, все говорило о том, что настало время отвезти маму в больницу. В других случаях отец отправил бы кого-нибудь из нас за дядей Мемишем. Но в этот раз он действовал сам, и было видно, что дело серьезное.

Словом, мы добрались до дяди Мемиша. Серый пес, привязанный во дворе, лаем сообщил о нашем прибытии. Через некоторое время дядя Мемиш высунул голову в дверь и сказал:

— Проходите, чего вы там встали?

Отец нетерпеливо ответил:

— Времени нет, быстрее выводи машину, едем!

— Куда? — дядя Мемиш вышел на крыльцо, прикрыв за собой дверь.

— Жену нужно отвезти в роддом, поторопись, говорю тебе!

Я ждал, что услышав эту новость, дядя Мемиш разволнуется еще больше отца и, сбежав по лестнице, помчится в сторону гаража. Но не тут-то было! Он стоял, словно прикованный, а лицо его было совершенно расслаблено. Отец сделал несколько шагов вперед:

— Мемиш, чего ты уставился?

— Э-э… М-м… Я сейчас… Не могу поехать.

— Что?

— Как сказать, не могу… Сам знаешь, какие сейчас времена… Литр бензина поднялся до пятидесяти копеек, а колеса вовсе пришли в негодность.

Я не хотел верить своим ушам, и если бы сейчас разверзлась земля, я бы с удовольствием провалился сквозь землю. Я очень жалел, что не остался дома. Мехди спрятался в тени отца, словно хотел растаять и исчезнуть в ней.

«Ему позволительно, — подумал я. — Он и похож на дядю Мемиша, и дружит с ним тоже он».

— Ах вот оно что! — отец заговорил в очень многозначительном тоне. Мне казалось, что я слышу завывание слов, бьющихся об дядю Мемиша и отскакивающих в сторону. — Ты пьян?

— Ни грамма не пил!

Я думал, отец сейчас развернется и уйдет. Но он, наоборот, спросил как ни в чем не бывало:

— Сколько манат ты хочешь?

— Двадцать пять будет достаточно.

— Двадцать пять? Ты с ума сошел?

— Это такое дело… Если бы другие были, я бы больше запросил…

— Конечно, конечно! Спасибо за уважение…

Наконец стороны пришли к соглашению. Дядя Мемиш ловким движением вывел машину из гаража и, как только мы сели, разогнался на своем «Виллисе». Никогда — ни до этого, ни после — я не видел дядю Мемиша, гнавшего на такой скорости. Когда маму сажали в «Виллис», Мехди тоже втиснулся в машину. Он в любом случае не упустил бы такую возможность прокатиться. Я молча сел рядом с ним, не оставаться же мне дома одному!

Всю дорогу ни отец, ни дядя Мемиш не обмолвились и словом. Ни вой мотора, ни вздохи матери, ни неуместные реплики женщины, сопровождавшей мать, не могли ослабить напряжение, нависшее между нами.

* * *

Когда мы добрались до роддома, уже смеркалось. Мать увезли внутрь, положив на носилки с колесами.

Отец подошел к дяде Мемишу, потягивающему сигарету около «Виллиса», и протянул ему приготовленные двадцать пять манат. Дядя Мемиш, как ни в чем не бывало взяв деньги, положил их в нагрудный карман, сел в машину и уехал. Отец, некоторое время посмотрев ему вслед, подошел к нам. Мы начали расхаживать по двору роддома. Иногда, старик, разгребавший лопатой снег во дворе, с упреком говорил отцу:

— Что ты держишь детей на холоде? Идите домой.

Отец рассеянно посмотрел на старика. Словно не слышал его или не понимал, что он говорит. Не прошло и получаса, издалека послышался знакомый рев «Виллиса». Машина медленно подъехала и остановилась прямо около нас. Дядя, высунув голову в окно, обратился к нам всем:

— Ладно, садитесь, поехали, нам тут уже делать нечего, — в его голосе были нотки веселья, не подходящие к нынешней ситуации. Немного поколебавшись, отец слегка подтолкнул нас в спину, в сторону машины:

— Вы поезжайте, дети, а я приеду завтра.

Мехди сел в машину, а следом и я. Когда «Виллис» тронулся с места, дядя проворчал себе под нос:

— Черт бы его побрал, можно подумать, что он сам рожает.

* * *

Проехав райцентр, «Виллис» направился к Башкечиду. Хоть дядя и хотел пошутить с нами, но из этого ничего не вышло. Включив радио, начал искал свои любимые турецкие песни и, ничего не найдя, выключил его и стал напевать сам.

Мы уже довольно далеко отъехали, когда он повернул голову к нам и спросил: