Антология современной азербайджанской литературы. Проза

«Сейчас они целуются, — он ощутил внезапно прихлынувшую горечь, — а потом, когда поженятся, я посмотрю на них, захотят ли они целоваться в сквере… Эх… Я тоже целовался».

Агасаф-ага вспомнил жену, и ему стало очень грустно.

Приходу Газанфара он обрадовался. Газанфар сел рядом.

— Не спится? — спросил Газанфар.

— Ты на нее не обижайся, — попросил Агасаф-ага. — Она неплохой человек, только нервная очень.

— Да я не обижаюсь, — сказал Газанфар. — Мне ведь за вас обидно. Вы меня извините, но вы такой мастер, весь город вас знает, все вас уважают. С другой стороны, и человек вы добрый, а хуже всех живете. Она же вас не уважает. Кричит на вас при людях. Подумаешь — институт окончила. На ваши деньги ведь окончила. А что бы она без вас была?

Агасаф-ага на мгновение даже онемел от такой дерзости Газанфара.

— Слушай, ты как со мной разговариваешь?! Честное слово, если бы я не относился к тебе как к сыну, никогда бы тебе этого не простил. Молод ты еще, ничего не понимаешь, жена — это пустяки, а самое главное в жизни — это дети. Вот у меня два сына… Вырастут, будут моими друзьями, будут меня понимать, любить меня будут, во всем советоваться со мной. Сейчас они, конечно, с матерью больше дружат, она их воспитывает, возится с ними, а когда вырастут… Понял?

Газанфар недоверчиво пожал плечами.

— Ты поверь… Я сейчас все терплю ради них…

— Жизнь проходит, — сказал Газанфар.

— Жизнь еще впереди… Ну, ладно, поздно уже… Пошли домой… Завтра рано вставать.

Пара на соседней скамейке, на минуту сделав перерыв, между перерывами посмотрела вслед друзьям.

Утром Агасаф-ага, как всегда, встал раньше всех. Тихо ступая, он прошел на кухню и здесь тщательно проделал упражнения утренней гимнастики. Несколько движений он сделал с килограммовыми гантелями старшего сына. Потом, нажарив несколько ломтей хлеба и заварив крепкий, настоящий цейлонский чай, с аппетитом позавтракал. Уже одетый, Агасаф-ага прошел в спальню — жена только проснулась.

— Ты помнишь, что сегодня Самиду исполняется шестнадцать?

— Ай-яй-яй! — сказал Агасаф-ага и пошел в детскую.

— Поздравляю! Будь самым счастливым, самым умным, чтобы и я, глядя на тебя, радовался. Гости к тебе придут?

Самид кивнул.

— Молодец. К хорошему человеку всегда должны ходить гости. В нашем доме все поместятся.

Агасаф-ага в прекрасном настроении спустился во двор. Здесь его уже ждал Газанфар.

Приятно возбужденный, Агасаф-ага говорил по дороге Газанфару:

— А ты, оказывается, совершенно не разбираешься в жизни… «Жена уважает — не уважает…» Слушай, какая мне разница, уважает она меня или нет?.. Плевать я хотел на все в мире… Самое главное, что у меня хорошие дети… Мои будущие друзья. Это самое главное. Вот твоя жена тебя уважает?

— Уважает, — сказал Газанфар. — И всю жизнь будет уважать. И я для нее самый главный человек в мире…

Агасаф-ага с сожалением посмотрел на него и, засмеявшись, махнул рукой:

— Молодой!.. Какой ты еще молодой!

В перерыв Агасаф-ага завтракать в кафе не пошел, так как потратил время на покупку шести бутылок шампанского. Завтрака, принесенного Газанфаром из дому, хватило на двоих. Они сидели в служебной комнате и с удовольствием ели долму, запивая ее мацони из бутылки, которую Газанфар достал из чемоданчика.

— Это каждый день твоя жена готовит такие завтраки? — спросил Агасаф-ага.

Газанфар кивнул головой.

— Хорошо готовит, — сказал Агасаф-ага, — только смотри, располнеешь. Ну, пора и за работу. Спасибо.

Агасаф-ага почти каждому клиенту рассказывал, что сегодня его старшему сыну исполняется шестнадцать лет, что к нему в гости придет почти весь класс, в котором он учится. Он сначала не хотел покупать им вина, но потом решил, что никакой беды не будет, если дети выпьют по рюмочке шампанского, и это гораздо лучше, нежели они будут пить втихомолку.

Клиенты поздравляли и уверяли: действительно, вреда не будет, и это прекрасно, что у Агасаф-аги такой взрослый сын.

По радио объявили концерт Зейнаб Ханларовой. Разговоры тотчас замолкли. Во время концерта в парикмахерской разговаривать было не принято.

— Как она поет! — вздохнул Агасаф-ага, а когда певица спела тесниф, он даже прослезился. Агасаф-ага был в общем-то сентиментальным человеком. — Кто знает, — спросил он, — она замужем?

Никто в парикмахерской этого не знал.

— Говорят, она жена Муслима Магомаева, — робко предложил свою версию один из молодых парикмахеров.

— Я всегда жду, — саркастически улыбаясь, сказал ему Агасаф-ага, — что ты скажешь умное! Как они могут быть мужем и женой, ты разве не слышишь по радио, что они совершенно разные? Они оба очень хорошие, но оба очень разные.

— А почему вас интересует, замужем ли она? — клиент повернул к нему намыленное лицо.

— Хочу пожелать ей хороших детей, она людям радость приносит. Пусть и она счастлива будет.

На этом разговор об искусстве закончился. Агасаф-ага посмотрел на часы и заторопился. Он с нетерпением подождал, пока Газанфар добреет толстого полковника, и, скинув халат, вышел на улицу.

В Баку уже чувствовалась ранняя весна. Наступили сумерки. В вечернем воздухе стоял неуловимый аромат акации. Агасаф-ага отдал сумку с шампанским Газанфару и неторопливо шел, с наслаждением вдыхая воздух.

— Немного надо все-таки человеку, — сказал он Газанфару. — Лишь бы все здоровы были, остальное пустяки. Видишь, опять весна наступила. Интересно, сколько их еще будет у нас…

Во дворе Газанфар поздравил Агасаф-агу с днем рождения сына.

— Спасибо, — поблагодарил Агасаф-ага. — Даст бог, за здоровье твоих сыновей выпьем. Пора уже, пора.

Агасаф-ага открыл своим ключом дверь и прошел в квартиру. Столовая была убрана, все было готово к приходу гостей. На кухне Самид толок в ступке сахар. Жена возилась у плиты.

— Почему я должна говорить отцу? Ты сам уже взрослый. Сам и скажи. Ничего в этом особенного нет.

— О чем это вы? — спросил, появляясь в дверях кухни, Агасаф-ага.

— Да так, — сказала жена.

Агасаф-ага поел здесь же, на кухне. Он ел плов, очень хороший плов, приготовленный женой специально ко дню рождения сына. Плов был сварен по всем правилам, каждая рисинка отдельно, обильно полит маслом, с желтыми прожилками шафрана. Агасаф-ага налил себе из початой бутылки коньяка полстакана и, подняв тост за здоровье сына и за счастье всей своей семьи, медленно выпил.