Апраксинцы

— Эко важное кушанье, — не барыня!

— Дьяволъ, прости Господи!

— Что разлаялась-то, печонка лопнетъ!

Девятый часъ вечера. У Ивана Михйча гости.

Водка въ графинахъ, поставленная на столъ у печки, уже значительно убыла. Мужчины играютъ въ горку, въ три листа и, такъ называемую, трынку. Женщины въ комнат, смежной съ этой, сидятъ на диван и на стульяхъ, и пьютъ чай. Одн разговариваютъ, другія такъ созерцаютъ цвты и птицъ нарисованныхъ на потолк. Передъ ними столъ, уставленный тарелками съ пряниками, яблоками, вареньемъ и постилою въ палочкахъ.

— Иванъ Кузьмичъ, твоя темная! ставь гривенникъ, слышится у играющихъ.

— Мн дв….

— Мимо!

— Одну.

— Дв дорогихъ.

— Ходи!

— Прошлись!

— Цлкачикъ….

— Выше-съ.

— Эй, Иванъ Кузьмичъ, поддержись!

— Зелененькая!…

— Замирилъ. Сорокъ четыре! четыре туза! — на эфти карты вся Москва идетъ. Хоть на весь Апраксинъ, такъ можно идти.

— Ну, сдай-ка мн хорошенькихъ; а то все яманъ-сортъ сдаешь.

— Держи, Макаръ Спиридонычъ! Фалька съ бардадымомъ.

— Это какъ мн ономеднясь, замчаетъ гость съ клинистой бородкой, плюя на руки и принимая карты: все вини шли, ну хоть ты тресни! Я и стулъ вертлъ, и жену выругалъ, думалъ она тутъ причинна, — ничего не помогло. Опосля Иванъ Меркулычъ подошелъ, далъ полтинникъ, такъ съ его руки восемь рублевъ выигралъ.

— Андрей едорычъ, размняй, братъ, мн синенькую.

— Съ выигрышу низа что не дамъ, ужъ какъ хошь; отцу родному не дамъ.

— …. И совсмъ ужъ, матушка, у нихъ дло слажено было, да изъ-за атласнаго одяла разошлось, разсказываетъ гостья въ красной шали зелеными разводами другой гость: и невста-то ему нравилась, и ходилъ къ нимъ женихомъ, почитай, съ мсяцъ, да вдругъ узналъ, что за ней нтъ атласнаго одяла. «Сшейте, говоритъ, такъ женюсь.» Самъ-то у нихъ нравный такой, «не сошью, говоритъ, пусть ситцевымъ покрывается,» ну и разошлось дло.

— Ахъ, мать моя! отвтила другая гостья, и прихлебнула чай изъ чашки съ надписью;;въ знакъ удовлетворенія.

— Не выпить-ли намъ? слышится изъ среды играющихъ въ горку.

— И-то дло! авось посл этого и карта лучше пойдетъ.

Встаютъ и подходятъ къ столу.

— Афанасій Никифоровичъ, ты что-жъ не пьешь? Выкушай хоть вишневочки, обратился хозяинъ къ суровому на видъ гостю въ длиннополой сибирк и съ длинною черною съ просдью бородой, половину которой тотъ ради приличія пряталъ за галстукъ.

— Выпью…. отвчалъ гость, подходя къ столу.

Афанасій Никифоровичъ былъ самый закоснлый раскольникъ: не подстригалъ бороды, не молился чужимъ образамъ и былъ несміршившимся, т. е. не пилъ и не лъ изъ той посуды, которая была въ употребленіи у людей не его секты. Онъ ползъ въ задній карманъ сибирки, вынулъ серебряный стаканчикъ и поставилъ на столъ. Иванъ Михичъ налилъ ему водки; тотъ молча, выпилъ. Вы простой или вишневки? слышится у пьющихъ.

— И той, и другой.

— Желаемъ здравствовать хозяину и хозяюшк.

— Съ ангеломъ!…

— Кушайте на здоровье. Затравкинъ хересу не хочешь-ли?

— Ни, ни, никогда не пивалъ, и пить не буду этой дряни; я лучше еще рюмочку дамскаго выпью, простечка. Одно слово, — россейское.

— Шутникъ! А что нешто смутитъ, какъ хересу выпьешь?

— Смутитъ.

— А меня, такъ никогда; я вотъ сейчасъ хересу выпью, водки, пива, коньяку, ликеры какого хошь и ничего!

— Нтъ, ты эфто слей все въ одинъ стаканъ и выпей.

— Вишь, что городитъ, нешто я помойная яма.

— А нешто не пьютъ? — пьютъ. Со мною была оказія, повствовалъ Затравкинъ. Были мы тутъ посл описи товара Халдина въ трактир; цновщикомъ я былъ; такъ самъ-то, знаешь, просилъ «оцни, говоритъ, подороже, угощу». Ну, пошли въ трактиръ, напились эфто, и ну въ пыряло [12] играть. Весело таково было. Маркеръ подходитъ къ намъ, да и говоритъ: «не хотите-ли, господа купцы, позабавиться?» — «А что?» — «Такъ-съ, есть, говоритъ, тутъ у насъ чиновникъ одинъ прогорлый, дайте цлковый, такъ всякую смсь пьетъ, и какъ выпьетъ, такъ больно чудитъ — вс животики надорвешь». Въ головахъ у насъ ужъ солдатики ходили. Зови, говоримъ. Пришелъ. Чудной такой, плшивый, виц-мундиришко — заплата-на-заплат, рожа плюгавая; пришелъ эфто, да и говоритъ: «позвольте, перво-на-перво выпить». Выпилъ онъ, и ну чудить: артикулы разные выкидывалъ, взялъ эфто кій въ руки, полоскательную чашку на голову надлъ и началъ кіатръ играть. Мы вс, что тутъ были, просто чуть не умерли со смху. Цлковыхъ два ему надавали. А Андронинъ, старьемъ что торгуетъ, подходитъ къ нему, да и говоритъ: «выпьешь, говоритъ, смси?» — «Выпью» говоритъ. Вотъ спросили мы рюмку водки, пива, рому, хересу, вылили все въ полоскательную чашку и дали ему. Выпилъ, — ничего; еще пуще прежняго чудить сталъ. Андронинъ опять къ нему: «выпьешь, говоритъ, пива съ масломъ?» и выкинулъ ему два рубля. Выпить-то выпилъ, только не выдержало нутро, смутило его и ну рвать…. Рвало, рвало, что смху-то было!

Разсказу Затравкина послдовалъ дружный хохотъ. Въ награду за разсказъ онъ налилъ себ рюмку водки, перекрестился большимъ крестомъ и выпилъ.

Въ прихожей раздалось кряканье и громкій плевокъ. Аграфена Ивановна выбжала встрчать гостей. «Съ имянинникомъ, кумушка!» проговорилъ кто-то басомъ и послышалось чмоканье со щеки на щеку. Это былъ приходскій дьячекъ, ожидающій вакансіи на дьякона. Когда онъ вошелъ въ комнату, Иванъ Михичъ всталъ изъ-за стола.

— Продолжайте играть, продолжайте!

— Что-жъ такъ поздно, Андрей Иванычъ?

— Невозможно было раньше; у насъ сегодня всенощная, и то домой не заходилъ. Жена за мной въ церковь зашла, отвчалъ дьячекъ, и звонко понюхалъ табаку, при чемъ обсыпалъ плечо раскольника.

Тотъ покосился на него, стряхнулъ съ плеча табакъ и проговорилъ: «мерзость!»

— Ну, выпей водки съ дороги, обратился къ дьячку, хозяинъ.

— Можно-съ, и дьячокъ подошелъ къ столу.

— Ваня, что вы въ той горниц длали? спросилъ Иванъ Михичъ вошедшаго въ комнату сына.

— Да мы, тятенька, въ молодцовой въ горку играли; сперва на шереметевскій счетъ, а потомъ копйка темная.

— Смотри, въ той комнат водка стоитъ, такъ чтобъ молодцы не отлили, да не накерались.

— Хорошо-съ.

Въ другой комнат у женщинъ шелъ разговоръ о томъ, что въ Вихляндіи антихристъ народился.

— Это точно-съ, вмшивается въ разговоръ гость, не играющій въ карты. — Портретъ даже евонный продаютъ; въ вдомостяхъ было написано.

— Убить-бы его, Агафонъ Иванычъ!

— Нельзя-съ, потому что онъ все одно что змй, его ничмъ не проймешь.

— Такъ войной-бы пошли.

— Врно ужъ невозможно-съ.

— Что же онъ, батюшка, пьетъ и стъ, какъ и мы?

— Ничего не стъ, окром христіанскихъ душъ: четыре кажинный день съдаетъ.

— Анна Ивановна! Наталья Дмитренна! вареньица-то, постилки-то? Кушайте пожалуста! — угощаетъ Аграфена Ивановна.

Гостьи съдаютъ по ложк варенья.

— Теперь мадеркой запейте!

— Не могу, мать моя, и то дв выпила.