Апраксинцы

Сверхъ всего сказаннаго, каждая мать семейства ставитъ себ за непремнное правило отыскивать дочери жениха, а сыну невсту; ежели-же у ней нтъ своихъ дтей, то она, отнюдь не стсняясь этимъ, отыскиваетъ для другихъ. Есть даже такія женщины, у которыхъ при вид холостаго человка или двушки на возраст, какъ-то и сердце не на мст, ихъ такъ и тянетъ связать ихъ узами гименея. Чего только не длаетъ чадолюбивая мать для своихъ двицъ: и засылаетъ своихъ кліентокъ о разузнаніи приданаго невсты, о нравственности и состояніи жениховъ, и даже именно для этаго дла ходитъ, какъ можно чаще, въ баню. Баня, — это нкотораго рода клубъ для апраксинскихъ женъ. Узнаютъ он тамъ о какой-нибудь безбрачной половин и начинаютъ переговоры чрезъ своихъ кліентокъ.

Впрочемъ вс эти кліентки, состоящія, какъ я уже сказалъ, изъ странницъ и темныхъ личностей, принимаются безъ вдома мужей. Застанетъ ихъ у себя въ дом глава семейства, такъ и по шеямъ спровадитъ.

— Что въ нихъ толку-то? говорятъ они — только опиваютъ, да объдаютъ. Вдь он трутся тутъ для того, чтобы что-нибудь выманить: ужъ сдается мн, что эта, мать Анфиса, у насъ ложку стянула.

— И что ты? мать Анфиса, — женщина такой святой жизни! Она мн даже и ладонку изъ Новагорода отъ угодниковъ дала, отвчаетъ жена.

— Что ладонка… чего она стоитъ? Ложка-то въ сто разъ дороже.

— Полно, не грши!

— А я вотъ, что сдлаю: какъ она придетъ въ другой разъ, такъ я ее за хвостъ, да палкой, замчаетъ супругъ.

Его дражайшая половина соглашается съ нимъ, но все-таки принимать къ себ въ домъ Анфису будетъ. Она безъ нея со скуки умретъ; мать Анфиса для нея нчто въ род живаго фельетона, откуда-же посл этого она будетъ получать новости, и кто принесетъ ей матеріалъ для сплетенъ, а он для нея нужны, какъ для рыбы вода.

Первая недля великаго поста, на Апраксиномъ торговля не бойкая, обновы къ празднику покупать еще рано, разв говльщицы купятъ блой кисеи на платье къ причастью; ежели-же придетъ какая-нибудь порядочная покупательница, такъ ужъ наврное попадья. Въ великой постъ он народъ денежный, съ первыхъ-же недль начинаютъ оперяться и закупать себ обновы. Апраксинцы замчаютъ, что у попадьи рука легкая, купитъ съ почину, такъ весь день будетъ хорошая торговля; но ежели придетъ купить ея сожитель, то такъ и заколодитъ, хоть лавку запирай. И такъ, я сказалъ, что первыя недли великаго поста время не бойкое: молодцы подмриваютъ товаръ, приготовляются къ счету, хозяева сидятъ въ трактирахъ, да распиваютъ чаи съ медомъ или изюмомъ; впрочемъ, нкоторые, не боясь грха, пьютъ и съ сахаромъ, а хозяйскіе сынки стоятъ на порогахъ лавокъ, да отъ нечего длать подтруниваютъ надъ сосдями-молодцами, да надъ проходящими.

— Вишь носъ-то какой у барина! тятенька врно оглоблю длалъ, окоротилъ, да ему на носъ своротилъ.

— Что-жъ, у Ванюшки, Брындахлыстовскаго молодца, длинне….

— У того не носъ, а луковица.

— Который-то теперь часъ? поди-ка часа четыре есть! говоритъ хозяйскій сынокъ изъ современныхъ, то-есть завивающій по воскресеньямъ волосы и носящій клтчатыя брюки. Онъ вынимаетъ часы и смотритъ.

— Отцы мои! еще только три четверти третьяго. Три часа съ четвертью до запору осталось.

— Хоть-бы ты и на часы не смотрлъ, такъ я бы теб напередъ сказалъ, что нтъ трехъ. Савва Саввичъ еще не проходилъ, а онъ постоянно проходитъ въ три часа, отвчаетъ ему фертикъ изъ сосдней лавки.

Но читателю, можетъ-быть покажется непонятнымъ, какое отношеніе иметъ Савва Саввичъ къ тремъ часамъ? Обстоятельство это мы сейчасъ постараемся объяснить.

На Апраксиномъ не нужно-бы и часовъ съ собою носить, время у нихъ можно узнавать по появленію въ рядахъ различныхъ личностей; личности эти проходятъ всегда въ извстное время. Прошелъ, напримръ, саячникъ Степанъ и прокричалъ: «угощу съ горячимъ», ну и знаютъ вс, что двнадцать часовъ; прошелъ первый разъ сбитеньщикъ, значитъ — часъ, прошелъ Савва Саввичъ, — три часа; кончится въ министерствахъ народнаго просвщенія и внутреннихъ длъ присутствіе и потянутся домой черезъ ряды съ засаленными портфелями служители емиды, — четыре часа, и такъ дале.

Вотъ и теперь, только-что часовая стрлка переступила за три часа, и въ ряду показался Савва Саввичъ, преслдуемый юношами изъ «современныхъ». Юноши эти къ его вретищу, именуемому пальтомъ, старались прицпить бумагу съ намалеванной на ней рожей; но Савва Саввичъ на это отнюдь не обижается, а то и дло выкидываетъ различныя колна, отъ которыхъ молодцы и хозяйскіе сынки такъ и покатываются со смху. Савва Саввичъ — это Любимъ Торцовъ Апраксина двора. Было время, что и онъ когда-то считался современнымъ юношей, такъ-же завивался по воскресеньямъ и носилъ пестрыя брюки; было время, что и онъ торговалъ и издвался надъ такими-же, какъ теперь и онъ самъ, нищими, но этому уже исполнилось пятнадцать лтъ, много воды утекло въ это время и измнился Савва Саввичъ, сгубила его проклятая чарочка, довела до того, что онъ изъ-за какой-нибудь копйки долженъ разыгрывать роль шута. Вотъ и теперь остановился онъ передъ лавкою Берендева, приложилъ по-военному руку къ козырьку своей истасканной фуражки и началъ скороговоркой: «подайте бдному старичку на рюмочку коньячку, Савк, проторговавшему свои лавки, а теперь отставной козы барабанщику!» При этомъ онъ сдлалъ такой жестъ, такъ шаркнулъ ногой, что вся публика такъ и захохотала во все горло.

— Гд ты живешь, Савва Саввичъ? спрашиваетъ его молодецъ, подавая ему дв копйки.

— «Между небомъ и землей, въ непокрытой улиц, въ собственномъ дом», отвчаетъ онъ и продолжаетъ путь, нося на спин своей пришпиленныя бумажки, съ написанными на нихъ совершенно не цензурными словами.

Но я еще не описалъ вамъ его портрета; но это совершенно лишнее, ежели вы видли на александринскомъ театр Васильева втораго въ роли Любима Торцова. Тоже обрюзглое лицо съ давно небритымъ подбородкомъ, и та же судорожная походка. Одежда его — рваное пальто и брюки съ фестонами, которые потрудился сдлать не портной, а время. Добавьте къ этому, что врядъ-ли найдется одинъ день въ мсяцъ, когда Савва Саввичъ находится въ трезвомъ состояніи и не носитъ съ собой сивушнаго запаха.

Прошелъ Савва Саввичъ, и умолкъ смхъ зрителей, лишь одинъ фертикъ стоитъ на порог и ухмыляется; въ голов его родилась геніальная мысль подтрунить надъ молодцомъ сосдней лавки, для чего онъ взялъ полицейскія вдомости и началъ читать: «Со вновь прибывшимъ пароходомъ привезены и продаются на биржевомъ сквейр различнаго рода попугаи, зеленаго, сраго и другихъ цвтовъ, причемъ особенно рекомендуются рыжіе». Въ газет ничего этого не было напечатано, фертикъ читалъ наизустъ. Окончивъ чтеніе, онъ взглянулъ на сосдняго молодца, который былъ рыжій.

— Иванъ! обратился онъ къ нему:- ты, говорятъ, мастеръ покупать рыжихъ попугаевъ; купи, братъ, мн одного, только рыжаго.

Молодецъ начинаетъ ругаться.

— Чего-же ты ругаешься? вс знаютъ, что ты мастеръ покупать попугаевъ. Что-же, купишь?

Молодецъ усиливаетъ брань и ругается самымъ не цензурнымъ образомъ, а сосди такъ и заливаются хохотомъ.

Дло видите-ли въ чемъ. Есть легенда, что когда-то молодецъ этотъ былъ посланъ хозяиномъ на сквейръ для покупки попугая, а ему вмсто этой заморской птицы всучили галку. Съ тхъ поръ молодца этаго, чуть-ли не каждый день, дразнятъ, что онъ мастеръ покупать попугаевъ, а онъ слушаетъ и ругается.

Да и не однихъ молодцовъ дразнятъ, а дразнятъ и хозяевъ. Напримръ при Галканцов достаточно сказать слдующую фразу, чтобъ взбсить его: «а что это дегтемъ пахнетъ?» Фраза эта приводитъ его въ бшенство, онъ начинаетъ ругаться и радъ лзть въ драку; а между прочимъ, человкъ этотъ уже въ преклонныхъ лтахъ. съ довольно объемистымъ брюшкомъ и считается хорошимъ торговцемъ.

Потрунили, потрунили другъ надъ другомъ апраксинцы, да не замтили какъ и время прошло. Начало смеркаться, воротились изъ трактировъ хозяева, выругали молодцовъ за нерадніе къ длу и начали запирать лавки. Прошло еще полчаса и опустлъ Апраксинъ, не слышно ни шуму, ни криковъ; тихо, лишь по временамъ постучитъ палкой сторожъ, да залаетъ, неизвстно на кого, бгающая по блоку рядская собака.