Апраксинцы

VII

До сихъ поръ, любезный читатель, я съ вами вращался только въ одной половин Апраксина, и мы ни разу не заглянули на самую-то суть, на такъ называемые развалъ и толкучку, а между-прочимъ мсто это носитъ свой особый отпечатокъ и торгующіе тамъ имютъ свой отдльный бытъ, мало похожій на тотъ, который вы уже видли. И такъ войдемте въ толкучку. Войдя въ нее, вы тотчасъ-же замтите въ ней присутствіе женскаго элемента и даже мало того, увидите, что элементъ этотъ преобладаетъ надъ мужскимъ. Вы слышите, что нсколько визгливыхъ женскихъ голосовъ предлагаютъ вамъ купить у нихъ рубашки, чулки, носки и даже ту часть мужскаго нижняго блья, при наименованіи котораго любая пуританка сочла-бы за нужное упасть въ обморокъ. Но торговки, не стсняясь ничмъ, такъ и распваютъ это названіе на вс возможные лады. Торговки эти, извстныя подъ именемъ рубашечницъ, большею частію жены солдатъ, департаментскихъ сторожей, хожалыхъ, курьеровъ и прочихъ служивыхъ людей. Он имютъ лари, занимаются шитьемъ блья и продаютъ его. Здсь вы иногда видите всю женскую половину семейства — мать и дочерей; одн шьютъ въ лавченк, другія стоятъ на порог, перебраниваются съ сосдками и зазываютъ покупателей. Какъ въ вышеописанной половин Апраксина, вы въ какое угодно время, увидите молодцовъ пьющихъ чай, такъ точно и здсь встртите торговокъ, наливающихъ свои желудки, только не чаемъ, а кофіемъ. Кофейники здсь преобладаютъ надъ чайниками. Здсь даже не существуетъ и кастъ; нтъ ни патриціевъ, ни плебеевъ, здсь все — граждане, крпко стоящіе за свободу и равенство; здсь нтъ наемниковъ, а все хозяева; хоть всего и товару на лар ста на два рублей, а все-таки хозяинъ и управляется безъ молодца, разв подъ рукою иметъ какого-нибудь мальчика-родственника. Замчательно, что торговки никогда не бываютъ праздными, все что-нибудь да длаютъ: или шьютъ блье, или вяжутъ чулокъ, и имютъ способность среди этого дла перебраниваться другъ съ другомъ, сплетничать и предлагать покупателямъ товары.

Вотъ стоитъ шкапчикъ съ башмаками. Около него сидитъ на низенькой скамеечк владтельница его, извстная сплетница, Наумовна, жена департаментскаго сторожа, обладающая желудкомъ, имющимъ способность вмщать въ себя баснословное количество кофію. Бой-баба, зубастая, хоть отъ кого, такъ отгрызется. Она вяжетъ чулокъ и перебранивается съ сосдкой-рубашечницей за то, что та отломила ручку у ея кофейника.

— Вишь носъ-то поднимаешь, будто барыня, кричитъ она: — чмъ важничаешь-то? что дочь-то за городовова выдала! видали мы виды-то!… Давно-ли разбогатла-то? Помнишь еще, какъ у сосдокъ по рублю въ долгъ на товаръ выпрашивала; знаемъ мы съ чего въ ходъ-то пошла, — воздахтора [15] Пашкина обошла, тотъ съ дуру-то и далъ сотенную.

— Ахъ ты, халда эдакая, вдьма кіевская! ты что орешь? управы что-ли на тебя нту? Мало тебя мужъ-то за косу таскаетъ, шлюху эдакую! завопила рубашечница, кинула въ сторону работу и подбоченясь встала на порог въ величественную позу. — Да я Ивану Антипычу скажу, такъ онъ тебя въ бараній рогъ согнетъ! придешь поклониться въ ножки, да ужъ поздно будетъ.

— Велика птица, твой Иванъ Антипычъ! — гордовой и больше ничего. Да мн хоть за фартальнымъ посылай!…

Сцена эта имла бы трагическую развязку, мегеры эти вцпились бы другъ-другу въ волоса, ежели-бы передъ скапчикомъ Наумовны не остановилась покупательница и тмъ не прервала ссоры.

— Не покупайте у ней, сударыня, башмаковъ! и два дня не проносите, — подошвы-то приклеены!.. все еще не унималась рубашечница и долго-бы не отстала, ежели-бы ей самой судьба не послала мужичка-покупателя, спросившаго рубашку.

Около ларя, обвшаннаго со всхъ сторонъ валенками, рукавицами, гарусными шарфами, кушаками и прочими необходимыми вещами для простаго народа, стоитъ хозяинъ, русый ярославецъ, наврно романовскаго узда. въ валенкахъ, крытомъ сукномъ тулуп и бараньей шапк; отъ нечего длать онъ наигрываетъ на гармоник, составляющей также артикулъ его торговли.

— Что покупаете, кавалеръ? кричитъ онъ проходящему мимо солдату.

Солдатъ останавливается и смотритъ на товаръ.

— Перстенекъ, сережки для самой, бармоне? предлагаетъ ему ярославецъ уже успвшій положить въ сторону свой музыкальный инструментъ.

— Сусемъ не то, зеркало треба.

— Зеркало, изволь есть, что ни-на-есть важнецъ, — вотъ такъ удружу. Держи! говоритъ онъ, обтирая рукавомъ зеркало.

— Это великонько, по меньше, чтобъ за обшлагъ входило.

— Изволь и эвтакія есть. Бери!

Солдатъ принимаетъ зеркало, глядитъ въ него и начинаетъ строить рожи.

— И не разсматривай, кавалеръ: хоть на изнанку рожу вывороти, все врно покажетъ. Зажмурясь бери. Ужъ на томъ стоимъ!

— Цна?

— Съ кого три гривенника, — съ тебя четвертакъ!

— У мст съ тобой? хладнокровно спрашиваетъ его солдатъ.

— Что-жъ, кавалеръ, шутишь что-ли? давай цну!

— Восемь копекъ.

— Полно безобразничать-то, давай цну! Ну вотъ что, ты ужъ мн понравился, кавалеръ важный, Егорья, значитъ пришпиленъ, давай пять-алтынный.

— Гривенникъ дамъ.

— Нтъ, служба, себ дороже….

Солдатъ трогается съ мста…

— Прибавь хоть дв-то копйки!

— Ни гроша.

— Эй, кавалеръ, воротись! даешь одиннадцать?

— Нтъ.

— Ну, что съ тобой длать, давай деньги.

Учинивъ продажу, торговецъ снова беретъ гармонику и начинаетъ наигрывать.

— Степанъ Ефимычъ, полно теб бса-то тшить, брось! знаешь нон дни-то какіе, постъ вдь, кричитъ ему та самая рубашечница, которая ругалась съ башмачницей Наумовной.

И Степанъ Ефимычъ, слушаясь совта рубашечницы, оставляетъ на время свои музыкальныя упражненія. Вообще женщины играютъ здсь главную роль, да и не на одномъ мст торжища, а даже и въ домашнемъ быту, потому что мужья ихъ, получая ничтожное жалованье, находятся въ совершенной ихъ зависимости.

— Что вашъ-то? спрашиваетъ одна сосдка другую про мужа.

— Да ничего, теперь пересталъ безобразничать, остепенился, а то, просто бда какъ пилъ: изъ дому таскать сталъ. Передъ самой масляной утащилъ съ фатеры кота, да и продалъ въ лабазъ, гд мы муку забираемъ. И, матушка, вдь, думаешь, онъ мн дешево стоитъ? На прошлой недл сюртукъ ему справила, четырнадцать рублевъ всталъ. Только изъ-за казенной фатеры и маюсь съ нимъ, самъ-то только на сапоги себ и достанетъ, а то все пропиваетъ.

— Грхи, мать моя, грхи да и только!… и мой тоже пошаливаетъ. «Дай, говоритъ, мн, Степановна, десять рублевъ, я, говоритъ, у насъ въ казармахъ, водкой торговать буду: барышистое, говоритъ, дло.» Я ему съ дуру-то и поврила, да и дала, ну онъ, какъ путный, и водки купилъ, да самъ первый и нализался; пришли товарищи начали поздравлять съ начатіемъ дла, да всю водку-то и выпили. Ужъ ругала, ругала я его; гд, говорю, теб пьяной рож водкой торговать, сиди, говорю, по-прежнему въ швальн своей.

Въ то самое время, когда кумушки разсказываютъ о непотребности и пьянств своихъ сожителей, недалеко отъ нихъ происходитъ слдующая сцена: Какой-то чухонецъ въ шапк съ ушами на манеръ женскаго капора, купилъ себ платокъ и подаетъ торговцу новенькую трехрублевую бумажку. Тотъ долго смотритъ ее на свтъ, и говоритъ:

— А знаешь что, вейка, вдь бумажка-то фальшивая; что ежели-бы я не доглядлъ, вдь ты бы меня надулъ….

— Какъ, что ты врешь? кричитъ испугавшійся чухонецъ.

— Нтъ, братъ, не вру, а правду говорю. Да ты лапы-то не протягивай, я ее теб не дамъ; ты, можетъ, самъ ее сдлалъ.

Чухонецъ труситъ не на шутку.

— Вотъ, братъ, твоя бумажка, смотри! и торговецъ раздираетъ ее пополамъ…

Чухонецъ вскрикиваетъ, вырываетъ у него изорванную бумажку и начинаетъ браниться, изрыгая весь лексиконъ финской ругани. Онъ по простот своей думаетъ, что разорванная бумажка никуда не годится. Торговецъ начинаетъ хохотать, къ нему подходятъ другіе и начинаютъ вторить.

— Да ужъ теперь-то бери ее, она теперь ничего не стоитъ.,

Чухонецъ чуть не плачетъ, а все еще ругаетея, а ларьники такъ и покатываются со смху. Бумажка была настоящая и торговецъ хотлъ только посмяться надъ покупателемъ. Наконецъ онъ сжалился надъ нимъ.

— Ну, лайба, ужъ жалко мн тебя, бери платокъ, давай бумажку, такъ и бытъ уже сдадимъ теб съ нее сдачи, только гривенникъ промну.

Теперь, читатели, не угодно-ли вамъ послдовать за мной въ самое сердце Апраксина, на такъ называемый развалъ. Боже мой! чего только здсь нтъ? Что здсь не продается и что не покупается! Это-то и есть то самое мсто, куда, по увренію остряковъ апраксинцевъ, что хотите принесите, все купятъ, — отца съ матерью и того купятъ. Вы увидите здсь такія вещи, выложенныя для продажи, что невольно зададите себ вопросы: кому они нужны? кто ихъ купитъ? Посмотрите, на земл раскинута рогожа и на ней лежатъ самые разнообразные предметы для продажи, какъ-то: половина какой-то французской книжки, нсколько солдатскихъ пуговицъ, подметка, дырявая голенища, сапожные гвозди, ручка и крышка отъ чайника, черенокъ отъ вилки, бокалъ съ отбитой ножкой, брючная штрипка и проч. и проч. И въ самомъ дл, на вашъ взглядъ вещи эти никуда не? годны и даже не имютъ стоимости, а между прочимъ и они найдутъ себ покупателя. Напримръ: деньщикъ изломаетъ во время чищенья офицерскаго сапога шпору, убоится гнва его благородія, да и побжитъ на развалъ прибирать шпору, и приберетъ. Попробуйте, поднимите съ рогожи крышку отъ чайника или черенокъ отъ вилки и спросите о цн этихъ предметовъ.