Апраксинцы

— Теперь дайте мн и масло понюхать… Хорошее масло!

Онъ подбоченился и пристально глядлъ на молодцовъ, которые стояли передъ нимъ какъ мальчишки, которыхъ сбираются счь.

— Такъ, такъ-то вы, мерзавцы эдакіе, по богомольямъ ходите, закричалъ онъ. — Пьянствовать? Кутить? Я вамъ покажу! Подите, отнесите это ко мн въ комнаты, а вы останетесь дома, теперь я васъ не пущу, не буду такимъ дуракомъ. Это все ваши зати, анафемы вы эдакіе! обратился онъ къ чужимъ молодцамъ. Все завтра будетъ извстно вашему хозяину. Задастъ онъ вамъ гонку! Вонъ собачьи дти изъ моей фатеры… А съ вами я раздлаюсь, въ особенности съ тобой Никита…

Гости безъ оглядки выбжали изъ молодцовой, а хозяинъ снова началъ ругаться, и тогда только умолкъ когда перебралъ весь звринецъ ругательныхъ животныхъ.

— Вы у меня, мерзавцы, будете помнить этотъ день! закончилъ онъ и вышелъ изъ молодцовой.

Молодцы молчали; наконецъ Никита слъ на стулъ, покачалъ головой, махнулъ рукой и проговорилъ:

— Ужъ не жалко мн того, что мы дома остались, а водку-то я жалю; такъ прахомъ и пошла вся четверть. Два рубля кровныхъ денегъ загубилъ, вдь самъ бестія всю бутыль вылопаетъ. Ахъ ты, чортъ тебя побери, Ардальонъ Иванычъ, не вовремя ты лшій подвернулся! И онъ замолчалъ.

Что-же длаютъ молодцы дома въ лтніе вечера, когда придутъ изъ лавки? спроситъ, можетъ быть, читатель.

Да ничего, посидятъ, поужинаютъ, начнутъ звать, да и залягутъ на боковую. Впрочемъ неугодно-ли вамъ самимъ посмотрть, что они длаютъ въ свободное отъ занятій время и прослдить два, три часа ихъ жизни. Заглянемте хоть въ молодцовую Черешнева.

Молодцовая — небольшая комната о двухъ окнахъ. На одномъ изъ нихъ стоятъ два горшка герани и банка съ мыльной водой, покрытая кускомъ чернаго хлба съ сдланной посреди дырочкой — ловушка для мухъ; а подъ другимъ окномъ прившена клтка съ чижомъ. По стнамъ кровати съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и съ таковыми же одялами, изъ которыхъ мстами видны лохмотья ваты. Надъ одной кроватью виситъ гитара и картинки, изображающія полногрудую барышню съ голубкомъ въ рукахъ, и пьянаго мужика въ красной рубах, валяющагося на желтой земл передъ розовымъ питейнымъ домомъ съ зеленою крышею, котораго подымаетъ городовой. На покоробившемся отъ времени шкапу, съ притономъ клоповъ всхъ калибровъ, стоятъ шляпы и помадная банка съ кисточкой, служащая вмсто бритвеннаго прибора. Недалеко отъ шкафа на комод, надъ которымъ понщается маленькое загаженное мухами зеркальце, лежатъ платяная и головная щетки, послдняя пріобртшая мохнатость отъ волосъ, вырванныхъ изъ тхъ головъ, къ которымъ она имла счастіе прикасаться, да дв книги: «Черный гробъ и кровавая звзда» и «Полный псенникъ.» У окна столъ и нсколько стульевъ сомнительной прочности. Въ углу висятъ образа съ заткнутой за ними запыленной вербой; передъ ними горитъ лампада, съ прившенной подъ нею цлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ.

Десятый часъ вечера. Молодцы только-что сейчасъ возвратились изъ лавки. Вс они одты въ халаты, которыми обыкновенно снабжаютъ ихъ татары или на промнъ стараго платья, или за два съ полтиной, и въ туфли съ совершенно оторванными задками. Быть въ халат и туфляхъ по вечерамъ у нихъ обыкновеніе: и платье не носится, да и хозяинъ спокоенъ, — въ этомъ наряд молодецъ никуда уже не отлучится изъ квартиры.

Трое молодцовъ сидятъ у окна и сбираются играть въ три листа. Они подбираютъ подъ масть карты.

— Винновой крали нтъ, говоритъ одинъ изъ нихъ:- да это ничего, крестовая двойка кралею будетъ, значитъ за фальку пойдетъ.

Иванъ, молодой человкъ съ закрученными усами, обладатель книгъ лежащихъ на комод, сидитъ съ гитарою въ рукахъ и ораторствуетъ.

— Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынскій чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порог у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрлъ на нее, мигаетъ мн, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: «здравствуйте, Степанъ едорычъ»! Какъ, я говорю, разв ужъ у васъ того? «Какъ же, говоритъ, на мази дло»; да знаете, не запримтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лиц измнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрлъ, что у меня вчуж мурашки по тлу забгали.

— Что за важное дло, что только посмотрлъ? Нтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лтъ тридцати съ рдкой, клинистой, какъ-будто выденной молью бородкой. — О святой всмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише. — Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчет. «Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!» Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню създить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мн выдать? Какъ напустился на меня; «Это что? говоритъ, прошлымъ лтомъ здилъ, нонече опять?» Нтъ, говорю, три года не былъ. «Куда теб пятьдесятъ, пятнадцати довольно?» Жен, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вдь, не далъ: «избалуешься, говоритъ, у меня цле будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ теб двадцать рублевъ бери!» Ну, посудите, братцы, какъ мн съ этими деньгами въ деревню хать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.

— Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человкъ! хладнокровно замтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитар и заплъ дребезжащимъ теноркомъ:

«Сердце ноетъ, духъ томится.»

Пропвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотлъ свистнуть и продолжалъ:

«Гд любезная моя?

Ай нтъ ея, ай нтъ ея!

Ай нтъ ея!»

— Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.

— Шалишь, братъ, гд теб? съ Мочаловымъ сравняться хочешь’? — у того, значитъ, сила….

У окна сидли двое и играли въ шашки.

— Дамка, проговорилъ одинъ.

— И у насъ.

— А я ее съмъ! Сълъ, да и фукь! — не звай!

— Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!

— Для чего?

— Такъ поставь!

— Нтъ, братъ, отдумать. Шалишь!

— Ну, ну, ходи!

— Разъ.

— Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мстахъ; ребята, въ двухъ мстахъ заперъ! припасай три копйки!

— За что? да ты рукавомъ двигаешь!

— Нтъ, братъ, Тихонъ, давай три копйки!

— Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!

— А коли ты ругаешься, возьми твои три копйки, къ гробу на свчку пригодятся!

— Ну, ребята! вотъ сегодня смялись на линіи, такъ смялись, началъ Никифоръ, парень лтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ [17], стоитъ на порог, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: «кваску, говоритъ, не хочешь-ли?» А Гришуха его и ну дразнить: «на билліард продулъ пять цлковыхъ, да сукно продралъ — три, — восемь». Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара длаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонк, да какъ бросится на Гришку, вцпился, да и ну таскать, — насилу отняли, какъ. зврь дикій разсвирплъ!

Иванъ напвалъ другую псню:

«Было дло подъ Полтавой,

Дло славное, друзья!

Мы дрались тогда со Шведомъ

Подъ знаменами Петра.»

Послдній стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.

Но здсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало вс занятія. Въ сосдней комнат заскрипли чьи-то сапоги, и вскор на порог появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртук, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ какіе-то вавилоны. Обозрвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:

— Все глупостями занимаетесь! нтъ, чтобы дломъ заняться.

Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чмъ они должны были заняться.

— На воскресенье это музыку играть, да псни бсовскіе пть! что вы басурманы что-ли? Нмцы вы? Чего развозились? Это все твои зати! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.

— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ и кровавая звзда» и «Псенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то вс въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.