Аргонавты Времени (сборник)

Старуха сидела, уставившись на огонь белесыми, широко раскрытыми глазами.

– О! – вмешалась она. – Вы прожили двадцать восемь лет, но, вестимо, никогда не встречали ничего похожего на этот дом. Здесь есть на что взглянуть, когда тебе всего лишь двадцать восемь годков. – Она медленно качала головой из стороны в сторону. – Есть на что взглянуть и о чем кручиниться.

Я заподозрил, что своими монотонными речами старики стараются преувеличить призрачные ужасы их дома. Осушив стакан и поставив его на стол, я осмотрелся и мельком уловил в дальнем конце комнаты, в причудливом старинном зеркале, собственное отражение, до невозможности укороченное и одновременно расширенное.

– Что ж, – произнес я, – если я что-нибудь увижу нынче ночью, я узнаю много нового; ведь я подойду к делу непредвзято.

– Это ваш выбор, – повторил сухорукий.

До моего слуха донеслись шаркающие шаги и тихое постукивание палки по плитам коридора. Скрипнула на петлях дверь, и в комнату вошел другой старик, более согбенный, морщинистый и дряхлый, чем первый. Он опирался на костыль, на глазах у него были темные очки, полувывернутая бледно-розовая губа отвисла, обнажая гнилые желтые зубы. Он направился к креслу, стоявшему у противоположного конца стола, грузно уселся и затрясся в приступе кашля. Сухорукий бросил на него взгляд, исполненный явной неприязни, меж тем как старуха не обратила на вошедшего никакого внимания и продолжала неотрывно смотреть на огонь.

– Говорю же, это ваш выбор, – снова произнес сухорукий, когда второй старик ненадолго перестал кашлять.

– Это мой выбор, – подтвердил я.

Человек в темных очках впервые заметил мое присутствие и на миг откинул голову назад и вбок, чтобы меня рассмотреть. Я перехватил мимолетный взгляд его глаз – маленьких, блестящих, воспаленных. Потом он снова начал захлебываться от кашля.

– Почему не пьешь? – спросил сухорукий, пододвигая к нему пиво.

Человек в очках дрожащей рукой налил себе полный стакан, расплескав едва ли не больше по дощатому столу. Исполинская тень старика изгибалась по стене, передразнивая его движения. Должен признаться, я вовсе не ожидал встретить здесь этих карикатурных хранителей седой старины. Как по мне, в старости есть что-то недостойное человека, что-то атавистическое и унизительное; кажется, что человеческие качества у стариков день ото дня мало-помалу отмирают. В обществе этих троих, с их мрачной молчаливостью, согбенными спинами и очевидной враждебностью ко мне и друг к другу, я чувствовал себя неловко.

– Если вы покажете мне эту вашу комнату с привидением, – сказал я, – то я прекрасно устроюсь там на ночлег.

Кашляющий старик отдернул назад голову так резко, что я невольно вздрогнул, и его воспаленные глаза снова уставились на меня из-под темных очков. Мне никто не ответил. Я подождал с минуту, окидывая взглядом то одного, то другого.

– Если, – снова заговорил я немного громче, – вы покажете мне эту вашу комнату с привидением, я избавлю вас от необходимости развлекать меня.

– Там за дверью, на плите, есть свеча, – сказал сухорукий, скосившись на мои ноги. – Но если вы собираетесь провести ночь в Красной комнате…

– Когда же, если не сегодня! – перебила его старуха.

– …то идите один.

– Отлично! – отозвался я. – И как мне туда пройти?

– Идите по коридору, – принялся объяснять сухорукий, – пока не покажется дверь; через нее вы попадете на винтовую лестницу; поднявшись по ней до середины, увидите площадку и другую дверь, обитую байкой. Откройте ее и пройдите по длинному коридору; Красная комната – в самом его конце, слева, вверх по ступенькам.

Я повторил его указания и спросил, верно ли все запомнил.

Он поправил меня в одной мелочи.

– Вы и впрямь туда пойдете? – спросил человек в темных очках, в третий раз обратив ко мне лицо, которое неприятно и неестественно подергивалось.

– Когда же, если не сегодня! – прошептала старуха.

– За этим я сюда и приехал, – сказал я и направился к выходу.

Старик в очках тут же встал и, пошатываясь, обошел стол, чтобы быть поближе к остальным и к огню. У двери я обернулся и оглядел собравшихся: они сбились вместе и маячили темными силуэтами на фоне очага, повернув ко мне напряженные дряхлые физиономии.

– Доброй ночи, – пробормотал я, открывая дверь.

– Это ваш выбор, – вновь произнес сухорукий.

Я держал дверь распахнутой настежь, пока свеча как следует не разгорелась, потом затворил ее и двинулся по холодному гулкому коридору.

Признаюсь, странность этих трех пансионеров, в чьем ведении ее светлость оставила замок, и мрачная старомодная обстановка комнаты кастеляна, где они сообща обретались, странным образом повлияли на меня, несмотря на все мои усилия сохранять хладнокровие. Они, казалось, принадлежали другой, более ранней эпохе, когда к явлениям духовного мира относились с большим доверием, чем сегодня, когда верили в предзнаменования и колдунов, а реальность призраков ни у кого не вызывала сомнений. Самое существование этих людей было призрачным; фасон и покрой их платья – порождением умершей мысли; даже убранство и благоустройство их комнаты – фантазиями людей прошлого, которые скорее гостили, чем жили в сегодняшнем мире. Но усилием воли я отогнал от себя эти мысли. В протяженном, насквозь продуваемом подземном тоннеле, промозглом и пыльном, пламя свечи то и дело мигало, заставляя тени съеживаться и трепетать. Эхо моих шагов разносилось вдоль винтовой лестницы, за мной следовала тень, а впереди над головой скользила во тьму другая. Я ступил на лестничную площадку и на миг остановился, прислушиваясь к почудившемуся мне шороху, затем, убедившись, что везде царит полнейшее безмолвие, толкнул дверь, обитую байкой, и оказался в коридоре.

Увидел я не то, что ожидал: лунный свет, проникавший внутрь через большое окно над широкой лестницей, окутывал предметы вокруг выпуклыми черными тенями или заливал серебристым сиянием. Все находилось на своем месте; можно было подумать, что дом покинут только вчера, а не полтора года назад. В канделябры были вставлены свечи, а пыль на коврах и полированном полу лежала таким ровным слоем, что свет из окна не позволял ее разглядеть. Я уже собирался двинуться дальше – и вдруг резко застыл на месте. В коридорной нише была установлена скульптурная группа из бронзы; ее скрывал от меня выступ стены, однако ее тень, которая необыкновенно четко вырисовывалась на белой панельной обшивке, создавала впечатление, будто кто-то подстерегает меня, сидя в засаде. Пораженный этим зрелищем, я с полминуты стоял оцепенев. Затем, опустив руку в карман, где лежал револьвер, я пошел вперед и обнаружил Ганимеда с орлом, блестевших в лунном свете. Это временно успокоило мои нервы, и фарфоровый китаец на столике в стиле буль [88] , беззвучно закивавший, когда я поравнялся с ним, едва привлек мое внимание.

88

Буль – декоративный стиль мебели с инкрустацией слоновой костью, перламутром, золоченой бронзой, пластинами из панциря черепахи и т. п.; назван по имени Андре Шарля Буля (1642–1732), крупнейшего французского мастера-мебельщика эпохи Людовика XIV.

Дверь Красной комнаты и ступени к ней находились в темном конце коридора. Перед тем как войти внутрь, я поводил свечой из стороны в сторону, стремясь более отчетливо рассмотреть уединенное место, в котором очутился. «Вот здесь нашли моего предшественника», – подумалось мне, и при воспоминании об этой истории я ощутил внезапный укол страха. Я оглянулся на озаренного луной Ганимеда и, стараясь не упускать из виду безмолвный коридор, с некоторой поспешностью открыл дверь Красной комнаты.

Войдя туда, я тотчас заперся, повернув ключ, вставленный в замок изнутри, и подождал, обозревая при помощи высоко поднятой свечи сцену предстоящего ночного бдения – знаменитую Красную комнату лотарингского замка, где умер молодой герцог (или, скорее, где он начал умирать, ибо, отворив дверь, он упал ничком на ступеньки, по которым я только что поднялся). Так окончилось его бдение, его доблестная попытка опровергнуть предание о призраке, якобы обитающем в этом месте. «Никогда еще, – подумал я, – апоплексический удар не оказывал большей услуги суеверию». С этой комнатой были связаны и другие, более давние истории начиная с самой ранней и малодостоверной легенды о боязливой жене, для которой пугающая шутка мужа завершилась трагически. При взгляде на это просторное помещение с его темными оконными проемами, нишами и альковами нетрудно было проникнуться преданиями, которые рождались в его тенистых углах, в его питательном мраке. Крошечный язычок пламени в моей руке не мог озарить противоположный конец комнаты, и за пределами этого островка света колыхался океан тайны и неизвестности.

Я решил произвести систематический осмотр интерьера и тем самым рассеять морок неопределенности, покуда он не обрел власть надо мной. Удостоверившись, что дверь заперта, я начал обходить комнату, вглядываясь в каждый предмет обстановки, поднимая подзор кровати и широко раздвигая занавеси полога. Я приподнял шторы и обследовал задвижки на окнах, перед тем как закрыть ставни; изогнувшись, всмотрелся в широкий черный зев каминного дымохода; простучал темную дубовую обшивку стен в поисках потайной ниши.

В комнате висели два больших зеркала, обрамленные канделябрами, в которые были вставлены свечи, и, кроме того, на каминной полке стояли свечи в фарфоровых подсвечниках. Я зажег их все одну за другой. В камине лежал уголь (неожиданная предупредительность со стороны старого кастеляна!), и, дабы не замерзнуть, я развел огонь и, когда он как следует разгорелся, отвернулся от очага и вновь огляделся. Подтащив к себе обитое ситцем кресло и стол, я соорудил нечто вроде баррикады. Револьвер я выложил из кармана на столешницу. Тщательный осмотр принес мне пользу, однако царившая в комнате тишина и темнота в отдаленных ее углах по-прежнему чересчур воспламеняли мое воображение. Шипение и треск углей в камине не вызывали у меня ощущения уюта. Тень в алькове в конце комнаты проявляла признаки чьего-то неуловимого присутствия, порождая странное чувство (легко возникающее в безмолвии и уединении), будто там, в темноте, притаилось какое-то живое существо. Наконец я, желая успокоиться, двинулся в ту сторону и удостоверился, что там нет ничего осязаемого, после чего оставил зажженную свечу на полу алькова.